Шпион среди друзей. Великое предательство Кима Филби - [108]

Новость о Филби-перебежчике, как пожар в сухом лесу, распространилась по обе стороны Атлантики, вызывая шок, замешательство и ожесточенный обмен взаимными обвинениями. Защитники Филби в МИ-6 находились в ступоре, а его очернители в МИ-5 негодовали, что ему позволили ускользнуть. В ЦРУ озадаченно качали головами по поводу очередного провала британской разведки. Гувер пришел в ярость. Как написал один из офицеров МИ-5, «в секретном мире многие поседели за один день. Вдруг узнать, что человек, которым ты восхищался, с которым ты пил, предал все на свете. Сколько агентов и операций провалено! Это было прощание с молодостью и невинностью и наступление мрачной эпохи». Артур Мартин, которого изначально предполагалось послать в Бейрут, чтобы учинить допрос Филби, негодовал: «Нам следовало туда отправить целую команду и хорошенько его прижать, пока был такой шанс». Точка зрения, что Филби был заранее оповещен другим советским шпионом, внедренным в британскую разведку, пустила корни в МИ-5 и привела к многолетней охоте на «крота», порождавшей паранойю и недоверие во всех уголках организации. Даже Эллиотт попал под подозрение. Допрашивать его было поручено Артуру Мартину. «Но после долгих объяснений Эллиотт сумел убедить дознавателя в своей невиновности».

Десмонда Бристоу, протеже Филби со времен Сент-Олбанса, с тех пор неуклонно поднимавшегося по служебной лестнице в МИ-6, это известие ошеломило: «Он был моим боссом и во многих отношениях моим учителем в искусстве шпионажа. Мысль о том, что он советский агент, не укладывалась в моей голове. Дезертирство Филби навсегда повисло облаком сомнения над моим настоящим, прошлым и будущим». Дик Уайт, по рассказам, узнав об этой новости, «пришел в ужас». «Мне в голову не могло прийти, что, согласившись на иммунитет, он сбежит из страны», — сказал он. А Эллиотту признался: «Зря мы снова открыли это дело. Одни неприятности». Уайт то ли был неподдельно огорошен случившимся, то ли просто подыгрывал. С Филби они, конечно, оскоромились, зато решили проблему. Коллеги отмечали, что глава МИ-6, хотя и выражал удивление по поводу дезертирства Филби, вовсе не казался «разочарованным».

На Эллиотта возлагалась деликатная и крайне неприятная миссия: сообщить новость Джеймсу Энглтону. Если ФБР знало о конфронтации в Бейруте и признании Филби, то ЦРУ до сих пор держали в полном неведении. «Я постарался смягчить удар, позвонив Джиму Энглтону, — позже говорил Эллиотт, — но опоздал». Тот уже публично негодовал, в душе же был подавлен. Ему, как и Эллиотту, предстояло «взглянуть страшной правде в глаза и признать, что его британский друг, герой и учитель был высокопоставленным агентом КГБ». Его, маститого шпиона, обвел вокруг пальца настоящий супершпион. Долгие застолья, на которых выбалтывались секреты, смерть и исчезновение множества агентов, посланных вести тайную войну с советским блоком, — все это было частью жестокой игры, в которой Филби одержал победу без особых усилий. Это болезненное открытие будет иметь далеко идущие последствия для Америки и всего мира. Пока же Энглтон принялся переписывать историю, изображая дело таким образом, будто он с самого начала подозревал Филби, держал его под наблюдением и давно бы поймал в ловушку, если бы не некомпетентные действия британской разведки, — небылицы, которые он будет упрямо распространять до конца жизни. Но правда хранилась в досье. Каждая из тридцати шести встреч с Филби в ЦРУ между 1949 и 1951 годом была застенографирована и распечатана отдельными меморандумами Глорией Лумис, секретаршей Энглтона; каждый разговор в ресторане «Харвиз» был добросовестно записан на пленку. Каждое слово Энглтона, сказанное Филби, определявшее человеческую и политическую цену их дружбы, существовало на бумаге, а все бумаги хранились в архиве под непосредственным контролем шефа американской контрразведки Джеймса Энглтона. Спустя годы ЦРУ предприняло внутреннее расследование: все файлы исчезли. «Я их сжег, — признался Энглтон офицеру МИ-5 Питеру Райту. — Это был тот еще компромат».

Бывшие друзья и коллеги Филби перешерстили прошлое в поисках зацепок. Более простодушные говорили, что никогда его не подозревали. Другие утверждали, что засомневались в его лояльности после дезертирства Берджесса и Маклина в 1951 году. Третьи заявляли, будто всегда видели его насквозь, тем самым лишний раз подтверждая истину, что нельзя верить людям, которые все видят задним числом. Самые честные признавали, что его неотразимое обаяние действовало на них безотказно. Глен Бальфур-Пол, чей ужин Филби пропустил в ночь своего побега, написал: «Он предатель, коему нет прощения, на его совести, помимо прочего, смерть многих отважных людей, с которыми расправились его советские сообщники. Я могу лишь сказать, что в своей видимой ипостаси (само собой, фальшивой) он был очаровательным другом».

Майлз Копленд, «огорошенный» «невероятным» дезертирством Филби, заключает: «Лучшего актера мир еще не знал», — что несколько противоречит позднейшему утверждению, будто он по приказу Энглтона все время следил за Филби в Бейруте. Копленд, оставшийся в дураках, как и все остальные, дал трезвую оценку урону, нанесенному самым успешным советским шпионом: «Филби раскрыл всю картину обратной связи — как мы реагируем на те или иные события. Так что КГБ мог ясно судить о том, каким докладам в ЦРУ верят, а каким нет… то есть, окидывая взглядом период с 1944 по 1951 год, все усилия западной разведки, прямо скажем, немалые, привели к обратному результату. Лучше бы мы вообще ничего не предпринимали».