Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны - [23]

Джеймс Джизус Энглтон, руководитель контрразведки ЦРУ в послевоенные годы, знаменитый своей крайней подозрительностью, называл шпионские игры «пустыней зеркал». В деле Гордиевского и впрямь уже появлялись причудливые отражения и преломления. Бромхед все еще делал вид, что устраивает случайную встречу между коллегами-разведчиками, пускай и находящимися по разные стороны линии фронта в холодной войне, — и одновременно гадал, не пытаются ли завербовать его самого. А Гордиевский притворялся перед кагэбэшным начальством, что это просто «выстрел наугад» со стороны британской разведки, приглашение на обед от случайного знакомого, — а про себя гадал, уж не готовит ли ему ловушку МИ-6.

Прошло три дня. Бромхед прошел по территории кладбища, находившегося за посольскими зданиями, пересек оживленную улицу Дага Хаммаршельда, вошел в отель «Остерпорт» и уселся в ресторане спиной к окну — так, чтобы «внимательно наблюдать за главным входом в обеденный зал». ПЕТ уже была извещена о том, где именно будет проходить встреча, но Бромхед настоял на том, чтобы никакой наружки рядом не было, — иначе Гордиевский, заметив ее, просто ретировался бы.

«Я внимательно присмотрелся ко всем сидевшим в ресторане. Мне важно было убедиться в том, что там нет больше никого из советского посольства. Всех сотрудников я знал в лицо по фотографиям, они были у нас в конторе. Похоже, вокруг расположились сплошь безобидные датчане или столь же безобидные туристы. Я сидел и гадал — придет ли Олег?»

Гордиевский вошел в ресторанный зал точно в назначенное время.

Бромхед не уловил в его лице ни намека на волнение, хотя Гордиевский «был внутренне напряжен, как будто готов к действиям». Потом Бромхед так описывал этот момент: «Он сразу же меня увидел. „Может быть, ему заранее сообщили, какой столик я зарезервировал?“ — подумал я, и меня охватила обычная шпионская горячка. Олег улыбнулся своей всегдашней дружеской улыбкой и зашагал ко мне».

Как только они принялись уплетать превосходные скандинавские закуски, которыми славился «Остерпорт», Бромхед «сразу же ощутил дружескую атмосферу». Разговор вращался вокруг религии, философии и музыки. Олег мысленно отметил, что его собеседник хорошо подготовился к встрече, раз заговорил на интересные для него темы. Когда Бромхед «неожиданно упомянул об огромной численности сотрудников КГБ, работающих под крышей советских посольств», Гордиевский ответил уклончиво. Русский говорил в основном по-датски, а англичанин отвечал ему на беспорядочной смеси датского, немецкого и русского. Эта языковая мешанина, напоминавшая шведский стол, порой вызывала у Гордиевского смех, хотя в его веселье и «не чувствовалось никакой издевки». Бромхед вспоминал потом: «Он вел себя совершенно непринужденно и явно понимал, что мы с ним оба — сотрудники разведки».

Когда подали шнапс и кофе, Бромхед задал ключевой вопрос: «Вам придется написать отчет о нашей встрече?»

Ответ последовал откровенный: «Скорее всего, да, но сделаю я это в самых общих словах».

Вот наконец-то проскользнул намек на тайный сговор. Можно сказать, мелькнула лодыжка, но сама нога так и не показалась.

И все равно Бромхед покинул ресторан «еще более озадаченным, чем прежде». Гордиевский намекнул на то, что он отчасти утаивает правду от КГБ. Но при этом вел себя в точности как человек, который считает себя охотником — не дичью. Бромхед отправил в штаб МИ-6 докладную записку. «Я подчеркнул свои опасения, что все проходит чересчур гладко, и у меня есть сильное подозрение, что он так мил со мной неспроста, а потому что хочет завербовать меня».

Гордиевский тоже отчитался перед Центром о своей встрече. Он составил пространный, пресный документ, из которого следовало, что встреча «представляла некоторый интерес». При этом он постарался «подчеркнуть бесспорную важность проявленной [им] инициативы». Серый кардинал «пришел в восторг» от его отчета.

А потом произошло нечто удивительное. А именно — ничего не произошло.

Дело Гордиевского заглохло. В течение восьми месяцев никто не делал попыток выйти с ним на связь. Почему — так и осталось загадкой.

Джеффри Гаскотт писал: «Оглядываясь вспять, думаешь: „Какой ужас, дело просто задвинули в дальний угол и забыли о нем на несколько месяцев“. Мы ждали донесений от датчан, ждали, когда вернется Бромхед. Но ничего не происходило. Бромхед отвлекся на что-то другое — он пас еще двух-трех типов, а с этим затея была очень уж рискованная, никто особенно ничего от нее не ждал». Наверное, Бромхед из-за своей подозрительности слишком уж нажал на тормоза. «Если действуешь чересчур напористо, чересчур поспешно, все может пойти наперекосяк, — говорил Гаскотт. — Когда все идет как надо, часто это происходит потому, что никто ни на кого не напирает». В данном случае от МИ-6 не исходило вообще никаких сигналов: «Это был наш прокол».

Однако в конечном счете как раз этот прокол и сработал. Поначалу, когда недели проходили одна за другой, а Бромхед все не предпринимал никаких попыток возобновить контакт, Гордиевский ощущал беспокойство, затем смятение, потом он разозлился — и наконец успокоился. Повисшая пауза дала ему время на размышления. Если бы это была подстава, МИ-6 наверняка действовала бы гораздо быстрее. Что ж, он подождет. А в КГБ тем временем забудут о встрече с Бромхедом. В шпионских делах, как и в любви, небольшая разлука, некоторая неопределенность, видимое охлаждение с одной или с другой стороны может снова пробудить желание. За восемь разочаровывающе пустых месяцев, которые последовали за тем обедом в отеле «Остерпорт», решимость Гордиевского возросла.