Шпион - [2]
Да, все было удивительным в этом русском доме!
Ти-Суеви оглянулся на него в третий раз и стал подниматься по тропинке на лесистую сопку.
Он шел меж кустов по ползучим травам, цеплявшимся за одежду при каждом его шаге.
И когда поднялся наверх, было уже настоящее утро. Ветер внезапно уснул. Наступила тишина.
И Ти-Суеви показалось, будто слышно стало, как шагает туман по кустам, как шуршит он, как трясет жесткими листьями.
А внизу, под ногами Ти-Суеви, курился после дождя океан.
II. Прокаженный мальчик все время молчит
Ти-Суеви вошел в тайгу. Он спустился в Фазанью падь и снова поднялся на другую сопку, где лес был сумрачный и ели так же широки, как кедры. На ветвях их висели капли дождя и не падали вниз.
Ти-Суеви шел не торопясь и, чтобы не было скучно в пути, громко бранил толстые корни, улегшиеся посреди дороги, или свистом отвечал на свист белок, или кидал мягкие шишки в траву, где с зари до полудня паслись и хлопали крыльями ушастые фазаны.
Ти-Суеви никогда не скучал, идя по этой дороге, хотя никого не встречал на ней, кроме прокаженных. Они иногда украдкой, таясь от врача, собирали в лесу малину.
Их Ти-Суеви обходил. Но, зная, как не любят они людей, показывающих перед ними свой страх, Ти-Суеви обходил их не очень далеко. Иногда он даже останавливался и смотрел им вслед.
И случалось, что прокаженный старик, всегда стоявший у ворот колонии, видя мальчика, смело идущего по дороге мимо, улыбался ему раздутыми от проказы губами. А Ти-Суеви издали кивал старику головой.
Но все же каждый раз, приближаясь к этому месту, Ти-Суеви испытывал страх. Мог же и ветер, пробегавший по деревьям, принести с собой проказу.
Но в это утро ветра не было, и среди молчания леса подавала свой голос только вода, бегущая по дну оврага.
Вдруг Ти-Суеви прислушался. Сквозь ровный шум ручья почудился ему звук приближающихся шагов.
Он прислонился к тонкому дереву. Это была молодая ольха, закачавшаяся под его тяжестью. Несколько капель, висевших на ее листьях, упало на затылок Ти-Суеви. От внезапного холода он присел на корточки. Это дало ему возможность скрыться в высокой траве и увидеть людей, спускавшихся с косогора на дорогу.
Их было двое: женщина, по-корейски одетая в белую одежду, и мальчик.
Они вышли на дорогу и огляделись вокруг.
Ти-Суеви смотрел на них с изумлением.
Женщину он узнал. То была старая Лихибон, жившая в Тазгоу одиноко. Но мальчика никогда не видел Ти-Суеви ни в своей, ни в чужой деревне. На нем была китайская хурьма, разорванная во многих местах.
Лицо его было темно от пота, ноги покрыты тиной, и грязь и тина виднелись даже на его висках. Он шел, должно быть, по болоту.
Мальчик был мал ростом, не выше самого Ти-Суеви.
Но странно: когда Ти-Суеви смотрел на его сухие ноги, то мальчик казался ему стариком, когда же смотрел на затылок, — мужчиной.
«Кто это?»
Ти-Суеви поднялся на ноги.
Снова тонкая ольха закачалась под его рукой, и на слабый шум ее листьев тотчас же обернулся мальчик.
Ти-Суеви увидел его глаза и отступил перед их взглядом. Это был взгляд маленькой гадюки.
— Не подходи! — крикнула Ти-Суеви женщина.
— Почему? — громко спросил Ти-Суеви.
— Проходи, проходи! — снова крикнула Лихибон. — Он прокаженный.
Но Ти-Суеви не тронулся с места. И мальчик шагнул к нему, размахивая длинными рукавами хурьмы, Лихибон схватила его за плечо.
— Отойди, — сказала она Ти-Суеви в третий раз. — Разве ты не видишь, что ветер дует в твою сторону?
Ти-Суеви снял свою шапку и заглянул в нее.
— Здесь, — сказал он старухе, — во всей тайге найдется не больше ветра, чем в моей шапке.
Тогда старуха начала браниться.
— Ты умрешь от проказы, — сказала она Ти-Суеви, — и мать твоя будет бояться тебя.
— Мать моя никого не боится, — сказал Ти-Суеви.
А мальчик все время молчал.
— Ты умрешь из-за своего упрямства, — повторила старуха, — и мать никогда не возьмет тебя ни за плечо, ни за руку.
Ти-Суеви рассмеялся и надел шапку. И старуха с мальчиком двинулась дальше, часто оглядываясь назад.
Ти-Суеви шел за ними следом. Он не бранил теперь толстых корней, улегшихся на лесной дороге, не свистел белкам, не кидал шишек в траву, где цвели уже голубые ирисы. Не напрасно ли растут они в этом глухом лесу? Их никто не видит.
Но Ти-Суеви не думал об этом. Другое занимало его — ему хотелось узнать, кто был этот мальчик, который, казалось, готов был убить его, не проронив при этом ни слова.
Ти-Суеви прожил на свете уже двенадцать лет.
Так прошли они еще полкилометра, пока впереди между черных стволов даурских елей не засветился вдруг белый забор.
Глубокий овраг, наполненный громом воды и шумом серебристых ясеней, отделял его от дороги.
И над этим громом и шумом царил еще какой-то странный звук, отдаленно похожий на человеческий голос.
За оврагом начиналось то место, которое Ти-Суеви, как все здешние рыбаки, называл по-якутски «домом ленивой смерти».
Проказа — ленивая смерть! Ждешь ее долго, сгниешь весь, а она все не приходит.
Как много страшных рассказов слышал о ней Ти-Суеви! Но он мало верил им.
Он часто ходил по этой дороге и видел, что даже знакомый старик, в чьих костях уже много лет прочно сидела болезнь, не ждал ее, этой «ленивой смерти». Лицо его было неподвижно, и веки уж никогда не смыкались, но все же он очень охотно грелся на солнце у ворот и курил медную трубочку, сжимая ее, как пойманную птицу, в своих изуродованных ладонях.
