Шпалоукладчик - [2]

Лошадь ахнула, я молча пересел. Она отряхнулась и купила мороженое.

Скоро его ел весь вагон.

Это был момент истины (sic! - курсив постороннего). В вагоне ехало штук сорок пенсионеров, иные с детками. Случилась массовое приобретение вафельных стаканчиков, дешевых... Можно было с изюмом за ту же цену, но не брали. Не-ет! Уж изюм-то мы знаем, изюм-то мы ели, тут дело правое - голимый стакан! Кошельки доставались черт-те откуда. Состоялся гештальт. Он вылился в триумф удовлетворенного достоинства. Езда-еда. Серьезное вкушание. В состоянии себе позволить. Один дед откусил, потянулась сливочная сопля. Склеротическое поражение сосудов полового и пищевого центров. Они расположены по соседству. Сексуальная окраска питания. И, вероятно, наоборот. Закрыл глаза. Открыл. В вагоне пусто..."

И прочее в той же манере.

Так он насиловал картину мира, понуждая ее к противоестественным комбинациям.

Достаточно, чтобы от вида своих дел Винц стал безумным и начал просить прощения. Он ходил и просил прощения у всего - у колбасы, качелей, почтового ящика, рекламной вывески. Он слезно извинялся перед муравьями и небом, не различая живые души и мертвые камни. Еще, казалось, чуть-чуть, и он перещеголяет Франциска Ассизского.

Он простирался ниц перед расквашенными и заквашенными бочками.

Он обнял прыткого человека в вязаной шапочке, который пытался сунуть ему под мышку разнузданно-популярные брошюры.

Какой-то самородок вез в трамвае ведро воды, и Винц ему ласково улыбнулся.

Он каялся и убивался перед технически-безопасным плакатом, гласившем, что "промасленные концы могут самовозгораться" - надпись, в которой его извращенный разум усматривал двусмысленность.

Он расцарапывал себе лицо, а то, двояковыпуклое за счет лба и подбородка, но за счет носа, глазниц и рта - единократно и намертво вогнутое, повторяло отпечаток рифленой подошвы; голова напоминала то ли боб, то ли дольку произвольного фрукта.

Он отказался от всего, что написал, и обратился к спичкам. Но Винц ничего не сжег, ни строчки; спички понадобились ему для другого дела. В его представлении это были не спички, а шпалы, которые он, подпалив и загасив почти одновременно, укладывает, готовя дорогу для будущего, более удачливого воплощения. Винца не станет, но шпалы зачтутся другому земному созданию, которое, когда Винц умрет, наполнится его безмятежной, не помнящей прошлого волей. Он начал собирать спички на девятый день помешательства. Отслужившие спички он бережно хранил и складывал в огромный хозяйственный коробок. Сделав дело, он прятал накопленное в тайник, называл коробок сокровищем и всюду похвалялся, утверждая, будто хранит в своем доме несметные богатства. Знакомые с подозрением понимали его так, что он выиграл в лотерею и жмется. А попутно рехнулся от радости. Постепенно Винц перестал плакать и каяться; он стал вести обычнейшую жизнь, в которой коробок оставался единственной допущенной странностью.

И даже выступил перед обеспокоенными читателями с лекцией, посвященной теории Времени. И практике тоже.

- Дорогие друзья! - откашлялся Винц.

Друзья, числом в пятнадцать-тридцать человек (у Винца в глазах все двоилось от покаянных слез) затаили дыхание.

Украдкой утираясь, Винц уткнулся в листочек.

- Чувствительный Пруст, расписывая Содом и Гоморру, признался, что Вечная Жизнь существует только в памяти Создателя. Там все, кто жил, плюс печаль о том, что их не вернуть. Задача людей - накапливать Образы Бытия, которые спрессовываются в "прошлое" в его набоковском понимании. Каждому из нас отмерено набрать столько-то и того-то. Дальше последует смерть, а сознание отправится в копилку, которую маги Карлоса Кастанеды принимали за глоток, сделанный ненасытным посмертным Орлом, что пожирает человеческое осознание вещей. Люди - это просто картриджи различной емкости, на которые то так, то этак заносится одно и то же в разнообразных вариантах. Царство Божие будет смонтировано из всех записей, неудачные сцены вырежут; только так можно сохраниться в вечности. Бог создал людей как алмазы, умножающие и без того неохватное Бытие путем отражения в триллионах граней.

Никто не понял ни слова, так как любое из объявленных утверждений требовало как минимум отдельного выступления в условиях городского лектория. Но Винц, продолжая зачитывать текст, достал из-под кафедры гремучий коробок и выставил его на всеобщее обозрение.

- Попрошу внимания! - Винц вперился строгим взглядом в неизвестную, предположительно неграмотную, старушку. - Оттягивание будущего есть растягивание прошлого. Удар откладывается сколь угодно долго...

Здесь Винц запнулся, припоминая влюбленных мух, которых бил.

- Наконец, этот удар бесповоротно становится достоянием истории. Если задуматься, то и моргнуть-то страшно - настолько это непоправимо!..

- Нельзя ли помедленнее? - крикнули из зала. - Мы записываем!

- Напрасно, - парировал Винц. - Вы надеетесь обмануть стрелки часов? Вам лучше смириться и оставить эту надежду. Что до моих личных отношений с минутами и неделями, то я хочу вам продемонстрировать один предмет.

И он со значением помахал коробком.