Шоколадный папа - [47]

— Don’t you feel so well?[21]

Она пытается улыбнуться в ответ и что-нибудь сказать. Читает во взгляде, как ему хочется прочь отсюда. Как ему хочется к итальянским женщинам, к их горячим движениям и голосам. К большим женщинам, которые громко смеются.

— I feel fine,[22] — произносит она наконец. Мужчина ушел, не дождавшись ответа.

Они прощаются, и аромат итальянских специй сменяется августовским воздухом а-ля столица. Им дальше, налево, а ей домой, направо.

Небо, чуть обнажившись, подразнив голубизной, снова затянулось и стало нескончаемо серым. Андреа едет на метро к вокзалу, таблетка, дамский журнал, чтобы убить время. Не может прочитать ни единого слова. Видит стройные тела, комплексы упражнений, рецепты низкокалорийных десертов. Думает о шоколаде, только о шоколаде. Ждет поезда, ждет, когда Каспер возьмет трубку, когда подействует таблетка. Перед глазами реклама шоколада: «М-м-м… Марабу». Куда ни взгляни. Проклятая таблетка никак не хочет ее освободить. В тишине виновата Андреа. В том, что дети носятся вокруг и кричат, виновата Андреа. Собака, рвущая поводок. Шатающийся алкоголик со слезящимися глазами.

Поезд прибывает, трогается и останавливается где следует — вовремя, без десяти. Она спешит к ближайшему телефону. Десять гулких сигналов. Может быть, неправильный номер? Новая попытка. Пятнадцать отчаянных гудков. Андреа идет к киоску и покупает «м-м-м… Марабу», потом еще четыре маленькие шоколадки в круглосуточном магазине. Приходит автобус, она садится с кусочком «м-м-м» в руках. Он вот-вот растает. Кладет его в рот, жует, но ничего не меняется. Обычный проклятый шоколадный вкус — вкусно, но не более того. Ничего чудесного, запретного, удивительного. Ничего из того, что ей нужно. Освобождение… Ведь она должна была его почувствовать! Именно сейчас, когда шоколад тает у нёба, стекает вниз и опускается в живот. Она отламывает еще кусок — на этот раз побольше — и проглатывает быстро, едва не раздирая глотку. Только кашель, больше ничего. Кусочки орехов в разные стороны. Ей кажется, что она видит Каспера на Ваксалаторьет: на нем френч и руки Ирены. Сердце колотится, Андреа оборачивается, вскакивает и несется в конец салона. В то же мгновение автобус останавливается на красный. Андреа падает в проходе, шоколад выпадает из сумки. Андреа поднимается. Мужчина средних лет во френче переходит дорогу. Руки в мехах обнимают его за талию: женщина средних лет идет рядом, пошатываясь и ухмыляясь. Они похожи на четырехногое существо: одна пара ног ступает ровно, вторая едва не заплетается. Андреа подбирает предательский шоколад. Садится. На нее смотрят.

Она все равно есть у Каспера, эта Ирена, она всегда поблизости. Если не явным образом внутри, то, может быть, в мешке под кроватью. И как только Андреа устраивает беспорядки, он берет мешок в охапку и сбегает. Может быть, прямо сейчас он снова карабкается к Ирене по стене, с цветком в зубах, а Ирена на балконе, словно принцесса, хрупкая и беззащитная. Может быть, он поехал к ней, и сейчас его руки в ее волосах, его губы, его тяжелое дыхание — проклятый похотливый Каспер! Ей хочется закричать, чтобы водителю пришлось высадить ее из автобуса ради спокойствия остальных пассажиров. И тогда, конечно, прилетят белые ангелы из Уллерокера, чтобы вернуть ее на своих крыльях туда, где ей и положено быть. Правильно, Андреа! Докажи им, что ты вовсе не здорова. Что ты настолько плохо владеешь собой, что представляешь большую неотвратимую угрозу для общества.

Но она тихо сидит на месте, хорошая девочка, ничем не отличающаяся от других пассажиров. Пахнет чесноком и заталкивает шоколад поглубже в сумку.

Андреа усаживается на диван и включает телевизор, чтобы истерический голос Дэвида Леттермана[23] заглушил ее жалкие звуки. Отдает Марлону бесполезный шоколад. Кот медленно, осторожно съедает его, облизывает усы и засыпает. Андреа идет в ванную, смывает с себя запахи дня, чтобы им на смену вернулись ее собственные. Видит змею в зеркале. Она рыдает. Нет, это просто червяк с длинным раздвоенным языком.

Андреа против Ирены

Ирена снова приехала в их город. В город Каспера и Андреа.

Каспер перед зеркалом. Одеколон, бритва, но, слава богу, ни рубашки, ни галстука. Каспер, конечно, никогда не повязал бы галстук, но все-таки… Все-таки джемпер и пиджак.

Кое-что подливает масла в огонь: его волнение. Блуждающий взгляд. Особенно когда Андреа стоит рядом и смотрит.

— Почему ты так волнуешься?

— Как ты не понимаешь, — он откашливается, — ты стоишь, смотришь и воображаешь себе всякое. Когда я вернусь домой, ты начнешь задавать кучу вопросов, и тогда я буду волноваться еще больше. А сейчас ты смотришь на меня и думаешь, что… ну, что мне нельзя доверять… Это меня нервирует.

— А у меня и вправду есть причины не доверять?

— Вот видишь! Об этом я и говорю!

Андреа стоит, скрестив руки на груди. Как отличить одно волнение от другого? Как понять, где правдивые слова, а где нет? Ведь слова — это всего лишь слова. Сквозь слова не пробраться. Если ты не ясновидящий и не телепат.

— Прости, — говорит она, зная, что такое назойливая супруга. Ей хочется быть доброй, светлой женой — одним сплошным позволением. Великодушной и улыбающейся.