Шмотки - [36]

Ну вот, таков этот «Бон Марше». Благодаря этой земле открытий нет необходимости пересекать Ла-Манш, чтобы посетить бутик «Маnolo Blahnik».

Какая досада, что невозможно носить все зараз, одновременно. Если Бог – я имею в виду, мой Бог, из Ламорлэ и больница Сальпетриер – увидит меня в туфлях на круглом каблуке, в то время как у меня есть также и кроссовки «Nike», и ковбойские сапоги, и ножные браслеты, и мокасины, у него сложится обо мне неполное впечатление. Ему откроется лишь малая часть моей личности.

Еще я купила пальто для девчушки, которая живет на моей улице. Я впервые покупаю что-то не для себя. Было так странно попытаться разделить вкусы десятилетней девочки, вот уж в чем я совсем не разбираюсь. И все же мне понравилось покупать для нее, так что я прикупила еще брючки-багги из джинсовой ткани, блузон из камуфляжной материи, свитера моделей «Покемон» и «Дигимон», индийские ботинки с бахромой и зонтик с Микки- Маусом, чтобы она не промокла, возвращаясь из школы. Люди, которым нравится любить, должно быть, эгоисты. А как любить, если ничего не покупать?

Я провела в «Бон Марше» девять часов. Мне пришлось покинуть магазин, потому что по трансляции передали, что двери закрываются. По правде сказать, я падала от усталости. Но, изнурив и успокоив тело и дух, мне удалось перестать терзаться неразрешимыми вопросами, и я почувствовала себя не такой подавленной.

Покупки не умещались в такси. Пришлось нанять второе, чтобы оно ехало за нами. На обратном пути я заметила книжный магазин, и это подпортило мне настроение: столько книг на белом свете, а мой бедный сосед пытается добавить к этой груде еще одну. Меня все еще одолевали демоны, и эйфория превратилась в апатию; кажется, я совершила оплошность, злоупотребив покупками.

Тошнота

Смех не записывается. Он слышен. Слезы – они вырисовываются – молчаливые.

В моем убежище смех и слезы чередуются. Смехом и слезами размечена моя жизнь, я знаю немного промежуточных состояний – середина, медиана, равновесие. Мне хотелось бы восстать против вечной тирании новизны. Противостоять моде, носить маоистскую униформу, хотя бы в знак противодействия. Остановить этот лихорадочный бег навстречу времени – чтобы идти с ним в ногу. Вернуть захваченное! Прекратить это одежное помешательство, то, что предположительно способствовало моей эмансипации. И если униформа обычно действует на меня как аллерген, мне следует обратиться в классицистскую веру, к стилю Ламорлэ; разочаровавшись в жизни, кто-то становится монахом-кармелитом, кто-то буддистом. Что ж, мне, образумившейся, следует обратиться к старинным моделям, официальным или церемониальным одеждам, халату уборщицы или школьной форме, в которой есть нечто... Для меня существенно – захватить этот огромный гардероб как выморочное имущество, развернуть его, сдвинуть с места, разоблачить, поставить вне норм, вне времени, вне досягаемости, расхитить гигантский резервуар прошедших веков, поскольку мода есть не что иное, как возобновление. Нужно противостоять бегу времени.

Я опустила на пол в прихожей бумажные пакеты с покупками, их веревочные и пластиковые ручки врезались мне в запястья. Пакетов было штук пятнадцать, не считая тех, что помог поднять наверх шофер такси.

Поставленные на пол, бумажные пакеты утратили форму, сплющились, сделались плоскими, будто протестуя, что их так много. К горлу вдруг подкатила тошнота, мне стало стыдно. Но мне так хотелось понравиться Богу, и было невозможно представить, что мне удастся это сделать без всего этого нагромождения шмоток.

Я поклялась моим одеждам, что после того, как пристрою вновь прибывшие вещи, побуду с ними и никто посторонний, никакая чужая одежда нас не потревожат. В этот момент мне захотелось отдохнуть, погрузиться в модные журналы, приходящие на дом по подписке, отбросив все эти докучные извещения из банка – я не желала знать, какой там у меня перерасход, это меня не интересовало.

Я предчувствовала приход судебных исполнителей.

Тотчас начать примерять на себя новые шмотки было невозможно: слишком долго я их выбирала и у меня сложилось впечатление узнавания, нет, хуже – слишком тесного соседства с самой собой. Как космонавтам, мне требовалось время для дезактивации. Оба мои «я» соприкасались годами, и если мы выносили друг друга, то лишь потому, что умело выдерживали паузы молчания и отсутствия. Мне случалось удалиться на тысячи лье от себя самой, от той, кем я являюсь, – настолько далеко, что оказывалось больно возвращаться, это доставляло страдание. В обычном варианте сознание размещается в теле, но это не мой случай. Мое сознание способно оторваться от тела, стать независимым и неуловимым.

Звонок Бога раздался как раз тогда, когда я, приготовив себе чашку чая, завернулась в фиолетовое кимоно, которое отыскала в Сент-Уэн.

Я боялась его, потому что он меня не боялся. Это как с ревностью – из двух любящих ревнует всегда кто-то один. Бог присвоил себе лучшую роль, мне досталась другая, выбора не было. Ничто так не обезоруживает, как вежливость. Бог не делает сложных расчетов. Он предусмотрителен и весьма воспитан; он звонит, чтобы подтвердить нашу встречу, и спрашивает, не желаю ли я, чтобы он заехал за мной. Но меня куда больше смущает возможность оказаться с мужчиной в салоне автомобиля, чем в комнате. Предпочитаю добраться до кафе самостоятельно. И все-таки что же мне надеть?