Миша ушел. Тотчас же к Юре подскочил Леня.
— Кто она такая — Петровна? Не знаешь? То-то. Говорит — нормировщица. Стали бы они для простой нормировщицы стараться! Не иначе, как тетка шефа или мать главинжа.
— Тогда не пойдем на стройку — и точка! — резко оказал Юра.
Леня всполошился:
— Очумел? Ты потише.
Юрины глаза стали злыми:
— Боишься?
— Тоже придумал — боюсь… Связываться неохота…
Утро выдалось пасмурное. Накрапывал дождик. В воздухе пахло пригорелым молоком.
Юра и Леня вышли из автобуса на окраине города. В Киеве есть такие окраины, похожие на села, — тихие, с зеленью садов и огородов.
Недостроенная коробка будущего здания показалась Юре похожей на сооружение из детских кубиков.
— А, Юра! Иди сюда! — закричал Миша. — Мы тут тебе учительницу выделили. Разрешите представить: каменщица-самоучка Нина Незивайко… А Леня будет работать со мной.
— Пошли, я тебе все объясню, — сказала Нина.
Юра послушно последовал за девушкой.
— Ты у нас на заводе давно? Какую школу кончал? Куда поступал? У нас тебе нравится? — так и сыпала вопросы Нина.
Они подошли к штабелю кирпичей, у которого хлопотала худенькая девушка.
— Будешь вместе с ней подавать мне кирпичи, — приказала Нина Юре. — Познакомься.
Юра ощутил в своей руке узкую, чуть шероховатую ладонь.
Как он ни старался, Майя — так звали худенькую девушку — подавала кирпичи намного быстрее. Юрино самолюбие было задето. Он заторопился и разбил несколько кирпичей.
— Фу, какие дырявые руки! — с досадой сказала Нина Незивайко.
Юра не обиделся. Очень уж дружелюбно смотрела на него Нина.
Постепенно он стал опережать Майю. Юра и не заметил, что девушка просто старается не обгонять его! Он несколько раз посмотрел на Майю. У нее были русые косы, какое-то удивительно чистое лицо, и вся она была нежная и чистая.
Он не знал, как заговорить с девушкой, и, наконец, осмелился спросить:
— Кто такая Петровна?
— Это моя тетя… и мама. Она меня удочерила, — пояснила Майя и указала глазами на пожилую женщину в клеенчатом фартуке, укладывающую кирпичи. Руки женщины двигались быстро и проворно. Видно было, что у нее любая работа спорится.
В перерыве Юра отвел в сторону Мишу и стал расспрашивать о Петровне.
— Чудак человек, как можно не знать Петровну? — удивился Миша. — На нашем заводе вся ее семья работает… и работала. До войны ее муж был лучшим слесарем. В сборочном цехе работали ее братья. А потом война началась — сам знаешь. Муж ее в ополчении был. У самого завода убит. Братья погибли на фронте. Дочь Машу и мать — бомбой… Одна осталась. После такой семьи — одна. Потом Настю к себе взяла. Родных Насти, коммунистов, фашисты расстреляли, а девочку Петровна с немецкой машины стащила…
Юра живо представил себе военный Киев, Крещатик весь в развалинах и Петровну, которая прижимает к себе девочку.
Миша продолжал:
— Когда пришли наши, вернулся из эвакуации Кузьма Владимирович. Он забрал Петровну и Настю к себе. Случайно нашлась племянница Петровны — Майя. Сейчас у них в семье еще два мальчика. Их Петровна тоже усыновила. Майя на нашем заводе работает в штамповочном, Настя — в сборочном. Вот тебе и вся биография Петровны. Ясно?
— Ясно, — сказал Юра. У него странно блестели глаза. Вспомнились Ленины слова: «Тетка шефа или мать главинжа».
А Леня тут как тут:
— Юра, пошли, курнем.
— Отстань, — процедил сквозь зубы Юра.
Леня заглянул ему в лицо и отошел.
— Белены объелся? Ну и пожалста.
«Какой же он негодяй! Клеветать на такого человека! Вот негодяй!» — думал Юра. Но, взглянув на удаляющуюся фигурку, смягчился: «Может быть, он и сам не знал?» Вспомнил, как Леня ему сочувствовал, и подумал о себе и Лене почему-то в третьем лице: «Один из них поможет другому исправиться, побороть в себе злое, завистливое, и это будет победой для них обоих…»
Юра пробыл на стройке до четырех часов. Он говорил вместе со всеми «наш дом» и научился ловить на лету кирпичи.
К автобусу пошли все вместе. Юра несколько раз оглядывался. Вон он, виднеется в зелени пока недостроенный их дом.
На площади Льва Толстого распрощались. Майя пошла с Петровной. Юра стал за деревом и смотрел им вслед.
Юра заметил у Майи легкие, как пух, волосики, — это было так трогательно. И самое главное — Яшкины слова: «Каждый за себя, а за тебя никто» — потускнели в его памяти, словно их начали вытравлять химическим раствором. Юра понял: эти люди помогут в беде. Станут рядом, как сейчас, передавая кирпичи, и он почувствует локоть Миши, коснется Майиной руки.
Страх перед Яковом, блеском ножа еще жил в его сердце, но и он отступал.
Только теперь Юра заметил, что воздух в городе не похож на воздух окраины. Здесь тоже было много деревьев и цветов, но не чувствовалось дыхания земли, скованной панцирем асфальта. Он подумал, что всегда помнил запахи ландыша, сирени, аромат цветущих деревьев, но не замечал, как неповторимо пахнет земля…
* * *
Шли дни… Уходило лето…
Как-то, идя на работу по улице Горького, Юра поднял пожелтевший листок — первую записку осени. Листок был окружен ярко-желтым сиянием. Юра спрятал его в страницы записной книжки.
Кузьма Ерофеевич, встретив Юру, как-то по-особенному, многозначительно посмотрел на него и почти торжественно произнес:
