Шлимазл - [21]

— Догадливые, поганцы, — после вчерашнего пистона за осквернение хозяйского спального мешка Фимины симпатии к американскому образу жизни резко пошли на убыль.

— Вы что же, — Эмма не знала, как поделикатнее сформулировать вопрос, — водку на свои деньги покупаете?

— А что тут такого?

— Да ничего тут такого нет, только мне кажется, что друзья так не….. Ладно! Это дело не мое. А знаете что? Переходите-ка жить ко мне, я вас хоть на машине покатаю, город вам покажу, а то вы так просидите на кухне весь отпуск и Америки не увидите.

— Спасибо, Эмма, будет невтерпеж — совершим дерзкий побег от Семёна.

Вечером забежал на минутку Семён, пошептался о чем-то с Фимой, вышел наружу, потом вернулся, просунул голову в дверной проем и крикнул на весь дом: «А Эмка вас к себе зовет потому, что на Борьку глаз положила!» Крикнул и убежал.

«Откуда он узнал про предложение? Ах, да! Фима! Родственничек всё же. Собственно, он мог и без злого умысла рассказать, но куда я вообще попал? Это же моральный лепрозорий! — Борис попытался смоделировать дальнейший ход событий. — Сейчас Плохиш поедет к Эмме, скажет что-нибудь наподобие: „А Борька сказал, что ты хочешь взять его за вымя“ или еще что-нибудь брякнет в этом роде. Нет, не такой он идиот, чтобы пытаться такую умницу, как Эмма, на мякине провести. Он сделает всё гораздо тоньше, тщательно продумает стратегию и тактику, купит тортик для Сары, по щечке ребенка потреплет, поболтает о чём-нибудь несущественном и, уже уходя, максимально стерев с лица шкурный интерес, скажет, тепло, по-родственному улыбаясь:

— Сдается мне, что у вас с Борькой брачные игры начинаются.

— Он что? Сам тебе об этом сказал? — спросит Эмма.

— Ну, что ты! Он — мужик порядочный, — вроде заступится Семен за друга, одновременно продемонстрирует собственное благородство и тут же обдрищет старого приятеля. — Но намякивает, ох, намякивает, что ты желаешь с ним баиньки. Знаешь анекдот: „Нюра, приходи на гумно — сношаться будем“, а Нюра отвечает: „Намек поняла — вечером приду“. И в этом месте обязательно захихикает Плохиш, не дожидаясь реакции на его поганку, мерзенько так трясонет подбородком: хи-хи-хи.

И всё! Не отмоешься, не обелишься, не оправдаешься, не реабилитируешься! Хочешь, чтобы люди поверили в самый гнусный, самый невероятный, самый чудовищный навет? Ну, так походи по знакомым и пожалуйся, как тебя, бедного, оклеветали. Вот падлы! Одна порядочная женщина на весь этот русскоязычный бордель, и перед той облажать должны. Сегодня же в Омск, „в Сибирь, и пусть петух разбудит, когда вернусь издалека…“ Правда, билеты на обратную дорогу куплены с закрытой датой вылета, так что, скорей всего, доплатить предложат за досрочное адью, а платить-то и нечем, но лучше неделю в зале ожидания позагорать, чем в этом говне барахтаться. Не велики бояре — перекантуемся».

— А поехали-ка, девчонки домой, а то я как-то паскудно здесь себя чувствую.

Но девчонки так между собой переглянулись, что сомнений не оставалось: они эту тему уже обсасывали и имеют, по-видимому, своё, отличное от него, Бориса, мнение.

— Домой — это к кому? К участковому, который по заданию налогового инспектора твоих больных пасет, чтобы узнать, сколько они тебе за левую работу на дому уплатили? В казённый дом захотел?

— А куда ехать?

— В Израиль, вот куда!

— Я в этот Узбекистан не поеду.

— Если из страны уезжают евреи, значит там жить нельзя, значит, «прогнило, что-то в датском королевстве».

— Если у евреев такой тонкий нюх на опасность, то почему они из Германии не уехали до того, как их в крематорий повели?

Борис прекрасно знал, что ещё за три года до прихода к власти Гитлера евреи стали уезжать в Палестину. Знал, но хотел услышать возражение.

— Этого я не знаю, не успели, наверное, но зато мне доподлинно известно, что в России прокатились две страшные волны государственного антисемитизма. Хочешь дождаться третьей?

Жена так и не услышала ответа по поводу предполагаемой третьей волны, потому что зазвонил телефон.

— Что вы там коммуналку устроили? — пищал козлобородый. — Понаехали, пылесосы, создали такую обстановку, что Саймон к себе домой не хочет возвращаться.

— Однако ты осмелел. Вот что значит, оказаться в пределах недосягаемости. Послушай меня, хорек! Слово «коммуналка» применительно к нашей ситуации предложил употреблять я, а тот, который рядышком с тобой стоит, выдает его, по своему обыкновению, за свою остроту, хотя острым там и не пахнет. Что касается пылесосов, так это не по адресу — я у него ни копейки не взял и, надеюсь, не возьму. А вот что касается невыносимой обстановки, то сегодня действительно возвращаться домой я ему не советую, потому что, как только он появится, я начищу, наконец, ему фэйс. Ты, вонючка, можешь прийти с ним вместе — получишь за компанию.

Борис положил трубку и почувствовал облегчение. Мерзкая недоговоренность, все это время витавшая в воздухе и грозившая разрешиться грандиозным скандалом, больше не существовала.

«В конце концов, я не виноват, что наши отношения зашли так… — он не успел додумать, куда и как зашли их отношения, потому что — вдруг вспомнилось, как доктор Ватсон голосом Виталия Соломина крикнул Шерлоку Холмсу, стоя на пороге своей комнаты: „Зайти так далеко!“ Крикнул с укоризной и закрыл за собой дверь. Борис не помнил ни названия рассказа, ни причины раздражения милого доктора, но сам факт возмущения рафинированного интеллигента по поводу ничтожнейшего нарушения его другом правил английского общежития показался ему на фоне того, что происходило с ним в этой квартире, таким наивным, что спровоцировал смех.