Шкура - [77]

С потолка дождем падал прозрачный зеленый свет, и если кто-то из сотрапезников поднимал голову, его взгляд проникал в лесную чащу, где сквозь сплетение ветвей сверкало голубое небо, усеянное белыми облаками. Обнаженные женщины стояли по колено в воде или лежали на берегу на траве светящегося густо-зеленого цвета (это не был отливающий желто-синим зеленый цвет Пуссена или фиолетово-зеленый Клода Лоррена), они не подозревали, а может, их не заботило присутствие фавнов и сатиров, подглядывавших за ними из-за деревьев. Вдалеке за рекой виднелись зубчатые силуэты замков в окружении лесистых холмов. Рыцари в сверкающих доспехах скакали по долине навстречу друг другу с поднятыми мечами, другие лежали на земле, придавленные лошадью, кто-то, упершись локтями в землю, силился подняться. Своры собак гнали белых оленей в сцене охоты, а за ними тянулась цепочка всадников в голубых или алых камзолах.

Зеленые отблески травы и листьев, падавшие дождем с потолка, мягко отражались в позолоте мебели, в желтом шелке чехлов на креслах, в легких розовых и небесных тонах огромного обюссонского ковра, в белых сфинксах канделябров «Каподимонте», выстроившихся в ряд на столе, застеленном старинной скатертью из великолепных сицилийских кружев. Ничто в этом богатом зале не напоминало разрушений, тревог и горя Неаполя, разве что бледные худые лица сотрапезников и скромность угощения.

За все время войны князь Кандиа, как и многие другие неаполитанские аристократы, ни разу не покинул своего несчастного города, превращенного в груду камней. После страшных американских бомбардировок зимы 1942-го в Неаполе не осталось никого, кроме бедноты и нескольких старинных аристократических фамилий. Что до остальных, то часть нашла прибежище в Риме и Флоренции, часть – в Калабрии, Апулии и Абруцци. Богатые буржуа бежали в Сорренто и на побережье Амальфи, буржуа победнее рассеялись по окрестностям Неаполя, выбрав маленькие селения на склонах Везувия, будучи уверенными, что союзники не решатся своими бомбардировками бросить вызов бешеному нраву вулкана и не станут сбрасывать сюда свои бомбы.

Может, это убеждение родилось из старинного народного поверья, что Везувий – якобы бог-покровитель Неаполя, тотем города, божество беспощадное и мстительное, сотрясающее время от времени землю, разрушающее замки, дворцы и хижины, сжигающее в огненных потоках собственных детей и погребающее жилища людей под раскаленным пеплом. Бог жестокий, но справедливый, наказывающий Неаполь за его грехи. Бог – вершитель судьбы, спаситель от нищеты и голода, отец и судья, палач и ангел-хранитель своего народа.

Хозяином города остался плебс. Ничто в мире – ни огненный град, ни землетрясения, ни чума – никогда не выкурят бедняков Неаполя из их глухих углов, из их жалких нор. Неаполитанская беднота не бежит смерти, в поисках спасения не бросает своих лачуг, своих церквей, мощей своих святых, праха своих мертвых. Но когда приходят тяжелые и неотвратимые испытания, когда холера сеет кругом смерть, когда дождь из огня и пепла грозит похоронить город, простой люд Неаполя по вековому обычаю обращает взгляд к «синьорам», чтобы узнать их намерения, чувства и помыслы, чтобы по их поведению оценить грозящую опасность, увидеть, есть ли надежда на спасение, почерпнуть силы в их мужестве, сострадании и вере в Божий промысел.

После каждой из страшных бомбардировок, на протяжении вот уже трех лет разрушающих несчастный город, народ районов Паллонетто и Торретта видит, как в урочный час из ворот старинных дворцов выходят истерзанные бомбежками и почерневшие от дыма настоящие «синьоры» Неаполя, не унизившие себя бегством из города. Те, кто из гордости, а может, из лени, не дали лишить себя комфорта из-за такой малости, как бомбардировка, и продолжают жить согласно обычаям времен уверенных и счастливых, словно ничего не случилось и не случится. Все в безупречных костюмах с цветком в петлице и в чистых перчатках, они каждое утро, любезно приветствуя друг друга, встречаются у развалин гостиницы «Эксельсиор», или у разрушенных стен Кружка любителей гребли, или на причале порта Санта-Лючия, заваленного искореженными корпусами опрокинутых кораблей, или у кафе «Кафлиш». Сильная вонь от похороненных под обломками тел заразила воздух, но на лицах старых джентльменов не возникает и легкой тени недовольства, на шум американских бомбардировщиков они скучающе поднимают глаза к небу и бормочут с непередаваемо презрительной улыбкой: «А, вот они, эти мерзавцы».

Часто, особенно по утрам, случается видеть, как по пустынным улицам, усеянным позабытыми раздувшимися трупами лошадей и опрокинутыми машинами, едет какой-нибудь старый тильбюри, гордость английских каретников, и даже древний шарабан, запряженный тощими лошадками из еще остававшихся в опустевших после последних армейских реквизиций конюшнях. Они провозят синьоров поколения князя Жана Джераче в обществе молодых женщин с бледными улыбающимися лицами. Оборванная неаполитанская беднота с потемневшими от забот и тревог лицами и со сверкающими от голода и бессонницы глазами выглядывает из переулков Толедо и Кьяйи поприветствовать «синьоров», посылающих в ответ с высоты своих экипажей дружеские приветствия жестом, движением бровей или полуулыбкой, которые в Неаполе значат намного больше, чем слова. «Мы рады видеть вас в добром здравии, синьо», – говорят почтительные жесты бедняков. «Приветствую тебя, Дженнари! Привет, Кунчетти!» – отвечают сердечные жесты синьоров. «Мы не можем больше, синьо, мы больше не можем!» – говорят взгляды и поклоны бедных людей. «Терпение, дети мои, терпение, еще немного терпения! Эта напасть скоро пройдет», – отвечают синьоры движением головы и руки. Лаццарони поднимают глаза к небу: «Будем надеяться, Господь нам поможет!»