Шкура - [76]

– Русские тоже, – сказала княгиня Консуэло Караччоло, – очень воспитанные люди. Позавчера машина Вышинского раздавила на виа Толедо пекинеса старой герцогини д’Амальфи. Вышинский вышел из машины, лично подобрал собачку и, выразив свое глубокое сожаление герцогине, предложил отвезти ее в автомобиле во дворец д’Амальфи. «Спасибо, я предпочитаю вернуться домой пешком», – гордо ответила старая герцогиня, бросив презрительный взгляд на красный флажок с серпом и молотом на капоте машины. Вышинский молча поклонился, сел в машину и быстро уехал. Только тогда герцогиня заметила, что ее бедная мертвая собачка осталась в машине Вышинского. На следующий день Вышинский прислал ей в подарок банку джема. Герцогиня попробовала и с криком ужаса упала в обморок: у джема был запах ее бедной собачки. Я попробовала тоже, заверяю вас, это был запах джема из собаки.

– Русские, когда они хорошо воспитаны, способны на все, – сказала Мария Тереза Орилия.

– Вы уверены, что это был джем из собаки? – спросил очень удивленный Джек. – Может, это была икра.

– Вероятно, – сказал князь Кандиа, – Вышинский хотел оказать честь неаполитанской аристократии, самой родовитой в Европе. Разве мы не достойны джема из собаки?

– Вы, конечно же, достойны чего-нибудь получше, – сказал простодушно Джек.

– В любом случае, – сказала Консуэло, – я предпочитаю собачий джем вашему колбасному фаршу.

– Наш spam, – сказал Джек, – не что иное, как джем из свинины.

– Позавчера, – сказал Антонио Нунцианте, – возвращаясь домой, я увидел негра, который ужинал с семьей моего дворецкого. Красивый негр, очень воспитанный. Он мне сказал, что если бы американские солдаты не ели spam, Берлин давно был бы уже взят.

– Мне очень симпатичны негры, – сказала Консуэло, – по крайней мере, цвет их кожи совпадает с окраской их суждений.

– Leurs opinions sont très blanches ce sont de véritables enfants[282], – сказал Джек.

– В американской армии много негров? – спросила Мария Тереза.

– Il y a des nègres partout même dans l’armée américaine[283].

– Один английский офицер, капитан Харари, – сказала Консуэло, – рассказал, что в Англии много американских солдат-негров. Однажды за обедом в посольстве Соединенных Штатов в Лондоне посол спросил леди Уинтермер, как она находит американских солдат. «Они очень симпатичные, – ответила леди Уинтермер, – но я не понимаю, зачем они привезли сюда этих бедняг белых».

– Этого не понимаю даже я! – рассмеялся Джек.

– Если они не были бы черными, – сказала Консуэло, – было бы очень трудно отличить их от белых. Американские солдаты все носят одинаковую форму.

– Oui, naturellement, mais il faut quand même un œil très exercé pour les distinguer des autres[284], – сказал Джек.

– На днях, – сказал барон Романо Авеццана, – на Пьяцца Сан-Фердинандо я наблюдал, как мальчуган усердно чистил туфли черному солдату. Негр спросил мальчика: «Ты итальянец?» Маленький неаполитанец ответил: «Я? Нет, я негр».

– У того мальчика, – заметил Джек, – хорошее политическое чутье.

– Вы хотите сказать, что у него хорошее историческое чутье, – сказал барон Романо Авеццана.

– Я задаюсь вопросом, почему неаполитанский народ любит негров? – сказал Джек.

– Неаполитанцы – добрые люди и любят негров, потому что те тоже добрые люди, – сказал князь Кандиа.

– Негры, конечно, лучше белых, они щедрее, человечнее, – сказала Мария Тереза. – Дети никогда не ошибаются, и они больше любят негров, чем белых.

– Женщины тоже никогда не ошибаются, – сказал барон Романо Авеццана, вызвав притворное возмущение Консуэло и Марии Терезы.

– Одного не понимаю, почему негры стыдятся быть черными. Разве мы стыдимся быть белыми? – сказал Антонио Нунцианте.

– Негритянские солдаты, – сказала Консуэло, – собираясь жениться на неаполитанках, рассказывают, что они – белые, как все, но перед отправкой в Европу их выкрасили в черный цвет, чтобы ночью их не замечал враг. Вернувшись домой после войны, они снимут с кожи черную краску и вновь станут белыми.

– Ah, que c’est amusant![285] – воскликнул Джек, смеясь до слез.

– Иногда, – сказал князь Кандиа, – я стыжусь, что я белый. К счастью, я не только белый, но и христианин.

– Непростительно, – сказал барон Романо Авеццано, – именно то, что мы христиане.

Я молчал и слушал, охваченный мрачным предчувствием. Я молчал, блуждая взглядом по стенам, расписанным в красных тонах помпейскими сюжетами, рассматривая прекрасную золоченую мебель времен короля Мюрата, большие венецианские зеркала, фрески на потолке, исполненные художником во вкусе испанского двора короля Карла III Бурбонского. Дворец князей Кандиа не из самых древних в Неаполе, он построен в блестящий, несчастный и жестокий век испанского владычества, когда неаполитанская знать покинула свои древние печальные дворцы у Порта-Капуана и в районе Декумано и начала строить пышные особняки на склонах Монте-ди-Дио.

Хотя по своей архитектуре дворец относится к тяжелому испанскому барокко, бывшему в большом фаворе в Королевстве Обеих Сицилий перед тем, как Ванвителли снова вернул к жизни классическую простоту античности, в интерьерах дворца князей Кандиа видно изящество; своей фантазией неаполитанские художники были обязаны не столько элегантному французскому искусству, сколько фрескам и энкаустикам Геркуланума и Помпей, извлеченным на свет божий любознательными Бурбонами. В живописи и орнаментальных мотивах этих двух античных городов, много столетий назад погребенных под лавой и пеплом, нужно искать происхождение танцев Амуров, триумфов Венеры, которыми расписаны стены дворца и которые стали позднее излюбленными сюжетами орнаментального французского искусства. В двери врезаны большие зеркала, отсвечивающие голубизной, бросающие синюю морскую тень на розовые женские тела и на неяркую белизну пеплумов на фоне красных фресок Помпей.