Школьные годы Тома Брауна - [84]

— Нет, нет, я не устал, Том. Пожалуйста, останься до девяти, ещё всего двадцать минут. Я договорился, что ты побудешь до девяти. И, пожалуйста, давай поговорим, мне обязательно нужно с тобой поговорить. Как раз этого я и боялся. Ты думаешь, я сошёл с ума, да?

— Ну, если уж ты спрашиваешь, то, что ты сказал, действительно показалось мне странным, Джорди.

Артур остановился на мгновение, а потом быстро заговорил:

— Я расскажу тебе, как это случилось. Сначала, когда меня отправили в комнату для больных, и оказалось, что у меня действительно лихорадка, я ужасно испугался. Я подумал, что умру, и не мог этого вынести. Не думаю, что это была просто трусость, но я подумал, как это тяжело — оставить мать и сестёр и всех вас как раз сейчас, когда я начал понимать многие вещи и почувствовал, что смогу быть человеком и делать что-то важное. Умереть, не боровшись, не работав, не прожив свою жизнь, — это трудно вынести. Я не мог это терпеть и обвинял Бога в несправедливости, и пытался оправдать это в собственных глазах. Но чем больше я пытался, тем больше запутывался. Тогда мне стал вспоминаться отец, его образ приходил ко мне много раз, но я отворачивался от него, потому что всякий раз какое-то оцепенение охватывало моё сердце и тяжело пульсировало «мёртв — мёртв — мёртв». И я закричал: «Живые, живые будут восхвалять Тебя, Господи, а мёртвые не могут. В могиле нет работы;[142] никто не может работать во тьме. А я могу работать. Я могу делать великие дела. Я буду делать великие дела. Зачем же ты меня убиваешь?» И чем больше я так бился, тем глубже проваливался и оказался, наконец, погребённым заживо в чёрной яме. Я был там один, и не мог ни думать, ни шевелиться; я был наедине с собой, вне досягаемости людей; в этом кошмаре мне даже казалось, что я вне досягаемости Христа. Ты, сильный, храбрый, весёлый, не представляешь, что это за мyка. Молись, чтобы ты никогда не узнал это. Молись как за свою жизнь.

Артур остановился — от изнеможения, подумал Том; его переполняли ужас, опасение, как бы Артуру не стало плохо, и жгучее желание услышать, что же было дальше, но он не осмеливался ничего спросить и сидел, не шевелясь.

Какое-то время спустя Артур опять заговорил, но теперь медленней и спокойней.

Когда Артур замолчал, последовала долгая пауза. Том не мог говорить, он даже дышать боялся, чтобы не нарушить ход мыслей Артура. Ему хотелось слушать ещё и задавать вопросы. В следующую минуту часы пробили девять, и осторожный стук в дверь вернул их обоих к реальности. Они не ответили, и через мгновение дверь открылась, и в комнату вошла леди со свечой в руке.

Она подошла прямо к дивану, взяла Артура за руку, наклонилась и поцеловала его.

— Мой дорогой мальчик, ты, кажется, опять слегка температуришь. Почему вы сидите без света? Ты слишком много разговаривал и переволновался.

— Нет, мама; ты представить себе не можешь, как хорошо я себя чувствую. Завтра мы с тобой поедем в Девоншир. Мама, вот мой друг, Том Браун, — ты ведь знаешь его?

— Конечно, знаю уже не первый год, — сказала она и протянула руку Тому, который стоял теперь возле дивана.

Это была мать Артура. Высокая, стройная и красивая, с тяжёлой массой золотистых волос, зачесанных назад, так что оставался открытым широкий белый лоб, с глубоким взглядом голубых глаз, которые смотрели на него так спокойно и открыто и были так хорошо знакомы ему, потому что это были глаза его друга. Губы её красивого нежного рта слегка дрожали. Перед ним стояла женщина тридцати восьми лет, годившаяся ему в матери, и на лице её видны были морщинки, которые появляются на лицах жён и вдов всех добрых людей, — и всё же ему пришло в голову, что он никогда не видел ничего прекраснее. И он невольно подумал, похожи ли на неё сёстры Артура.

Том держал её руку в своей и смотрел ей прямо в лицо; он не мог ни выпустить её, ни заговорить.

— Ну, Том, — сказал Артур, смеясь, — где же твои манеры? Так ты совсем смутишь мою маму!

Том со вздохом выпустил маленькую руку.

— Ну, садитесь же сюда вы оба. Вот, мамочка, тут есть место, — и он подвинулся, освобождая ей место на диване. — Том, не уходи. Завтра на первом уроке тебя не спросят, я в этом уверен.

Том почувствовал, что скорее согласится не знать ответа ни на один вопрос до самого конца своей школьной жизни, чем уйти сейчас, поэтому он сел.

— Теперь, — сказал Артур, — сбылось одно из самых больших моих желаний — видеть вас обоих одновременно.

А потом он заговорил о своём доме в Девоншире, о красной почве и глубоких зелёных оврагах, о торфяных ручьях цвета дымчатого топаза и пустынных торфяниках, над которыми возвышаются туманные холмы с обнажениями скальных пород на вершинах, образуя гигантский задний план для всей картины. Наконец, Тому стало завидно, и он заговорил о чистых меловых ручьях, изумрудных заливных лугах, огромных вязах и ивах дорогого старого Королевского графства,[145] как он с гордостью его называл. А мать сидела и молча радовалась на них. Пробило без четверти десять, и звонок ко сну, казалось, прозвенел, лишь только они начали разговор.

Тогда Том со вздохом встал, чтобы уйти.