Школьные годы Тома Брауна - [80]

Что же касается драк, старайтесь не ввязываться в них, если это возможно. Если когда-нибудь вам придётся выбирать, чтo ответить на вызов на драку, «да» или «нет», скажите «нет», если сможете, — только убедитесь сначала, что вы хорошо понимаете собственные мотивы. Это является доказательством высочайшего мужества, если делается из истинно христианских соображений. Это вполне правильно, понятно и объяснимо, если делается из отвращения к физической боли и опасности. Но если вы говорите «Нет», потому что боитесь трёпки, но при этом думаете или говорите, что это потому, что вы боитесь Бога, то это и нечестно, и не по-христиански. А уж если вы дерётесь, то деритесь до конца, и не сдавайтесь до тех пор, пока ноги стоят, а глаза видят.

Глава VI Лихорадка в школе

Есть надежда под луною,

И у нас сомнений нет:

Смерть у врат стоит с косою,

Но за ними — жизнь и свет.

Джон Стерлинг

Два года прошло со дня событий, описанных в предыдущей главе. Снова приближается конец летнего полугодия. Мартин оставил школу и отправился в путешествие по южной части Тихого океана на одном из кораблей своего дяди; старая сорока, такая же беспутная, как и раньше, — его прощальный подарок Артуру — живёт в совместном кабинете. Артуру скоро шестнадцать; продвигаясь по школьной лестнице со скоростью одного класса в полугодие, он уже добрался до шестого и по-прежнему первый ученик. Ист и Том подобной поспешности не проявляли и только недавно перешли в пятый. Оба они здоровенные ребята, но, по сути дела, совсем ещё мальчишки; в корпусе они занимают то же положение, которое занимал там младший Брук, когда они были новенькими, и очень похожи на него по складу характера. Постоянное общение с Артуром очень пошло им на пользу, особенно Тому; но, чтобы получить от Рагби всё то хорошее, что можно было получить там в те времена, им многому ещё предстоит научиться. Артур по-прежнему хрупок и чувствителен и сильнее духом, чем телом; но, благодаря дружбе с ними и с Мартином, научился и бегать, и плавать, и лазить по деревьям, и не навредил себе чрезмерным чтением.

Однажды вечером, когда они сидели за ужином в комнате пятого класса, кто-то сообщил о случае лихорадки в одном из корпусов.

— Говорят, — добавил он, — что Томпсон очень болен, и что послали в Нортэмптон за доктором Робертсоном.

— Тогда нас распустят по домам! — закричал другой. — Ура! Пять лишних недель каникул, и экзамены отменят!

— Надеюсь, что нет, — сказал Том, — а то ведь тогда не будет и Мэрилбонского матча[134] в конце полугодия.

Одни говорили одно, другие — другое, многие вообще в это не поверили, но на следующий день, во вторник, действительно приехал д-р Робертсон и оставался весь день, и долго о чём-то беседовал с Доктором.

Утром в среду, после молитвы, Доктор обратился ко всей школе. Он сказал, что в разных корпусах было несколько случаев лихорадки, но д-р Робертсон после тщательного исследования заверил его, что это не заразно, и что, если будут приняты необходимые меры предосторожности, прекращать занятия в данный момент нет необходимости. Приближаются экзамены, и распускать школу сейчас было бы крайне нежелательно. Тем не менее, все, кто хочет, могут написать домой и немедленно уехать, если таково будет желание их родителей. Если же распространение лихорадки будет продолжаться, то он распустит по домам всю школу.

На следующий день заболел Артур, но больше новых случаев не было. До конца недели уехало тридцать — сорок учеников, но остальные остались из общего желания угодить Доктору и чувства, что сбежать было бы трусостью.

В субботу умер Томпсон. Это случилось после обеда; день был солнечный, и на большой площадке, как обычно, шёл крикетный матч. Возвращаясь от его смертного одра, Доктор прошёл по гравийной дорожке, которая шла вдоль игрового поля, но до следующего дня никто не знал о том, что случилось. Во время утренней лекции начали ходить слухи, а к послеобеденной службе в часовне об этом уже знали все; и всей школой овладело чувство благоговейного ужаса и серьёзности момента, навеянное присутствием смерти здесь и сейчас, среди них. За все долгие годы своего служения Доктор, возможно, никогда ещё не говорил слов, которые запали бы им в душу глубже, чем сказанные в той проповеди.

— Вчера, когда я шёл от смертного одра того, кто покинул нас, и смотрел на знакомые предметы и сцены вокруг, на нашем дворе, где ваши игры продолжались, как всегда, весело и энергично, мне не было больно это видеть; это не казалось неуместным и не дисгармонировало с теми чувствами, которые должен вызывать вид умирающего христианина. Контраст между сценой скорби и сценами веселья не оскорблял чувств. Но если бы в тот момент я услышал о каком-либо проступке из тех, что иногда случаются у нас; если бы я узнал, что кто-то из вас повинен во лжи, или пьянстве, или в каком-либо ином грехе; если бы я услышал слова богохульства или злобы, или непристойность; если бы я увидел или услышал проявление того презренного недомыслия, которое делает вид, что ему одинаково безразличны добро и зло, для того чтобы вызвать смех глупцов, — тогда контраст со сценой, которую я только что видел, действительно болезненно поразил бы меня. Почему? Не потому, что все эти проступки были бы действительно хуже, чем в любое другое время, а потому, что в такие минуты глаза наши открываются, и мы видим добро и зло так, как они есть; и тогда мы чувствуем, чтo значит жить так, чтобы смерть стала бесконечным благословением, и чтo значит жить так, что лучше было бы, если бы мы вообще не рождались.