Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть - [24]

Замечательная была у нас преподавательница истории Ольга Николаевна Воронцова. Высокая, полная, с некрасивым, но очень добрым лицом. Она тоже носила очки и взирала на нас сквозь них с бесконечной снисходительностью. Мы были таким горохом по сравнению с ней! Когда она объясняла нам очередной урок, я так впивалась взглядом в ее лицо и фигуру на фоне светлого окна, что, отведя взгляд, видела ее светлый силуэт на темном фоне – у меня получался негатив. Историю древнего мира и средних веков я любила и любила Ольгу Николаевну. Всяких богов и героев, королей и королев я высыпала перед ней прямо с ходу. Но когда в старших классах мы начали изучать всякие там революции и партийные съезды, я разлюбила историю, сама не понимая почему. Да и сама Ольга Николаевна к этому времени стала более нервной и раздражительной, и она стала чаще болеть. Но мы все равно ее очень любили, а она нас.

И конечно же, мне совершенно необходимо спеть гимн в честь нашей англичанки Лилии Ефимовны Левиной. Подозреваю, она была такая интересная, такая стройная, такая красивая, что ее так и хотелось назвать именем какого-нибудь цветка. У Лилии Ефимовны были хороший рост и хорошая фигура, стройные ноги, темные кудрявые волосы, карие огненные глаза, тонкие черные брови, чудесный румянец и полные яркие губы, обычно плотно сжатые, что придавало некое сумрачное выражение ее лицу. Она редко улыбалась, но, если вдруг ей случалось улыбнуться, ее губы распускались, словно бутон, и можно было увидеть ее прекрасные зубы. Но самое главное, при улыбке ее лицо теряло свою сумрачность и становилось одновременно и счастливым, и смущенным, будто она стыдилась своей радости. Наверное, так могла бы улыбаться царевна Несмеяна.

А какая она была преподавательница? Вот какая: она была вполне традиционной преподавательницей, которая честно делала все так, как ее учили в институте. И она делала все правильно: кто хотел получить у нее знания, тот получал, в тех пределах, разумеется, какие предусматривала школьная программа. И знания эти были базовыми, очень твердыми, на этом фундаменте потом можно было строить все что угодно. К сожалению, ничего сверх этого дать нам Лилия Ефимовна была просто не в состоянии. Никакого деления на группы – сильную, слабую, среднюю – у нас не было, мы и слыхом о таком не слыхали. В классе сорок человек – вот все сорок и повторяют весь урок «эй, би, си, ди». И так вплоть до окончания школы. Наши двоечники до самого выпуска не могли освоить того, что я давным-давно делала левой пяткой. Однако Лилия Ефимовна была обязана возиться с ними, чтобы они проквакали что-нибудь хоть на троечку, а вот времени на развитие способностей хороших учеников у нее не было. И при всем при этом весь свой первый семестр в институте я проехала на старых школьных знаниях. Так что честь и хвала нашей Лилии Ефимовне и старым традиционным методам обучения!

Как правило, все преподаватели иностранных языков немного отличались своим внешним видом от остальных наших учительниц – кроме немок, пожалуй. Лилия Ефимовна блестяще подтверждала это правило. Она не одевалась роскошно, нет, но она одевалась чуточку элегантнее, чем другие наши учительницы. Там вышитый бисером воротничок черной блузки, здесь зауженная к низу юбка с разрезом, тут жакет цвета брусники – все, ничего больше, но уже что-то особенное, не похожее на остальных. Да и в ее поведении всегда чувствовалась какая-то особая свобода и независимость, словно какие-то обязательные рамки были для нее необязательными. Откуда у нас возникало это ощущение, трудно сказать, но оно было. Проявлялось это в каких-то мелочах. Например, Лилия Ефимовна чаще сидела не за учительским столом, а на первой парте, на свободном месте, если оно было, лицом к классу. Первые парты были очень низкими, а она сидела, положив ногу на ногу, так что нам были видны края ее чулок и даже часть обнаженной ноги. Она прекрасно это понимала, но по всему ее поведению было ясно, что ее это совершенно не смущает. Ей было так удобно, и все тут.

Был еще такой случай. Я училась уже классе в десятом, и у меня не было ничего, кроме школьной формы, одного свитера и домашнего халата. Я носила черные чулки, на другие у меня денег не было. Никто особенно на мои чулки внимания не обращал, хотя в то время их почти не носили. Однажды я попалась на глаза Лидии Петровне, нашей физкультурнице. Она начала стыдить меня, говоря, что в черных чулках ходят одни проститутки. Я стояла красная от стыда и чуть не плакала. Мимо проходила Лилия Ефимовна. Она заметила мое состояние и спросила, в чем дело. Лидия Петровна продолжала распекать меня. Лилия Ефимовна послушала ее малость и вдруг решительно вступилась за меня, сказав, что ничего ужасного в черных чулках нет и что они ровным счетом ничего не означают. Лидия Петровна поумерила свой пыл и быстро ретировалась. Тогда Лилия Ефимовна чуть ли не подмигнула мне и сказала: «Носи что хочешь. Ничего плохого в этом нет».

А еще я помню один случай, который до сих пор греет мне душу, как, впрочем, и описанный выше. Наш Толька Дорженок, хамоватый парень, у которого в башке были одни хоккейные шайбы, как-то раз нагрубил Лилии Ефимовне. Она тут же приказала ему выйти за дверь и вышла вслед за ним, держа в руке учебник. И тут же мы услыхали отчетливые звуки, похожие на хлопки: это Лилия Ефимовна отходила Тольку по морде английским учебником. Затем они оба вернулись в класс. И ничего: урок продолжался, Толька сидел, как умытый. И никому он не пожаловался, и никаких санкций не последовало.