Школа для негодяев - [3]

В следующий миг нас накрыли преследователи, и с полдюжины крепких ботинок воткнулись мне прямо в пах.

— Прекратить драку! — раздался голос мистера Далглиша, преподавателя по металлообработке. — Поставьте обоих на ноги и снимите с них капюшоны.

Чтобы отодрать молнию от ворсистой подкладки моей куртки, учителю пришлось послать за пассатижами, и — вуаля, грабители школьной кондитерской наконец были разоблачены.

— Деннис Герман и… ты кто такой? Как тебя зовут?

— Уэйн Банстед, — буркнул я, и толпу оргазмирующих наблюдателей облетел мощный вздох изумления.

— Разумеется, кто же еще, — сурово произнес мистер Далглиш, скорее для себя, чем для остальных. Ясный пень, еще три секунды назад он и понятия не имел, кто я такой. — Вы оба, марш к директору!

Над толпой снова пронесся вздох, на лицах моих однокашников застыл благоговейный ужас. Ей-ей, стоило попасться хотя бы ради того, чтобы увидеть их обалдевшие физиономии. Выражение шока, правда, улетучилось, когда Денни вдруг разревелся и свалил все на меня.

— Он меня заставил… Я не хотел, я ничего плохого не сделал, — завыл он, отчего изумление толпы сменилось злорадным хохотом.

В бешенстве я выхватил из кармана пистолет и наставил дуло на Денни.

— Ах ты, грязный стукач! На, получи! — заорал я и пальнул ему в грудь. Пулька отскочила от куртки, Денни жалобно взвизгнул.

— Сдать оружие, — раздраженно скомандовал Далглиш, забрав у меня пушку, и мы с подельником отправились прямиком в былинный эпос четвертых классов.

Потом мне доводилось слыхать о наших с Денни подвигах от людей, которых на месте событий не было. В этих легендах я неизменно выглядел намного круче, чем в жизни, поэтому никогда не пытался уточнить, как все произошло на самом деле. (По одной из версий, мой пневматический пистолет превратился в дробовик, которым я снес башку первокласснику. Охренеть.) Могу лишь сознаться, что мой рассказ наиболее близок к действительности и что я до сих пор смеюсь, вспоминая тот случай.

Наябедничав на меня директору, Денни отделался трехнедельным отстранением от учебы и четырьмя неделями задержаний в классе. После этого я не видел его три года, за которые он успел обзавестись аттестатом о среднем образовании, получить работу в универсаме «Гетуэй», а также обрюхатить какую-то страшненькую девицу.

Я не держал зла на Денни за то что он повесил все на меня, ведь я был явным козлом отпущения, к тому же терпеть не мог школу, и, по большому счету, его признания ничего не меняли. По-настоящему меня взбесила его ложь. Денни врал всем и каждому, что сдал меня только потому, что я, мол, первый на него настучал. Полная брехня.

Я возненавидел этого засранца всеми фибрами души, порвал с ним отношения (представляю, как сокрушались его родители) и по сей день не могу простить ему такой подлости.

Называйте меня вором, жуликом, сутенером, тунеядцем, можете даже обругать меня мистером Трубка-и-тапочки, я все стерплю. Только не говорите, что я стукач.

Я никогда не стучал, не буду стучать и на дух не переношу доносчиков. Наверняка в своей жизни я совершу еще много предосудительных поступков, но до стукачества не опущусь. Для меня это самая гнусная гнусность. Нерушимое табу.

И не важно, что Денни выложил Аткинсону чистую правду. Да, мне пришлось слегка выкрутить приятелю руку и силком потащить за собой в тот день, но разве это служит ему оправданием? Нужно уметь отвечать за свои поступки. В конце концов, каждый человек сам решает, на что он пойдет, а на что нет. Денни следовало бы это знать и вести себя по-мужски. Бог ты мой, нам ведь было уже по пятнадцать! Пятнадцать лет — это не каких-нибудь там сопливых двенадцать. Ладно, чего уж теперь. С тех пор много воды утекло.

Итак, на чем я остановился? Ах да, — мамаша, значит, заливалась слезами.

— Сыночек мой родной, мальчик мой, где же мы недоглядели… — всхлипывала она.

Я сидел за обеденным столом напротив родителей.

— Паршивец, малолетний паршивец! — бормотал отец, хотя, разумеется, это больнее било по нему, нежели по мне.

Решив не тратить слов понапрасну, я не стал обращать его внимание на этот факт и состроил самую дерзкую и наглую физиономию, чтобы проверить, через какое время он в бешенстве подскочит на стуле.

Шесть секунд, новый рекорд. Похоже, сегодня старик разозлился не на шутку.

— Когда тебя арестуют и посадят в тюрьму, нам с матерью придется платить штраф, а потом искать деньги, чтобы внести залог и вытащить тебя из каталажки. Нам, а не тебе! — кипел от злости папаша. Старик говорил с такой убежденностью, как будто предлагал заключить пари.

Я скромно помалкивал. Открою варежку — схлопочу подзатыльник, оно мне надо? Мысленно я закатывал глаза, с нетерпением ожидая, когда же закончится этот балаган, когда предки наконец поставят на своем чаде крест и отвяжутся от меня. Только об этом я и мечтал — быть предоставленным самому себе и избавиться от невыносимых, как зубная боль, нравоучений, которыми в последнее время сопровождался каждый мой шаг.

Вот так, значит, все и было, но ведь я уже говорил, что люди должны нести ответственность за свои поступки, и что я был бы счастлив отвечать сам за себя. На кой, скажите, всякий раз размазывать эти сопли типа «ах, где же мы недоглядели…»