Шкатулка дедушки Елисея - [2]
— Она больше похожа на фею Карабос, тебе не кажется? — спросил я у Амадея шёпотом.
Амадей улыбнулся (он всегда ценит мой юмор), пошевелил хвостом, но промолчал.
Я отлично помню самый первый день, когда тётушка Эрнестина водила нас по дому и показывала комнаты. Меня сразу удивила её манера: перед тем, как ступить за порог, она оглядывалась, словно боялась, что кто-то посторонний нас увидит, потом чуть-чуть приоткрывала дверь, засовывала внутрь рыжую голову и смотрела: нет ли кого в комнате? И только после этого приглашала нас войти. Мы с Машенькой не раз и не два переглянулись, наблюдая за её поведением.
В гостиной, в спальне, на кухне и на веранде ничего особенного, кроме старинной мебели, я не заметил. Но два помещения оказались очень-очень интересными.
Начну с чердака. На чердак я залез, конечно, сам, тут мне никакого приглашения не нужно было. Как только сестра и тётушка Эрнестина ушли в какую-то контору оформлять бумаги, мы с Амадеем принялись подробно всё обследовать. Сначала мы обошли двор. Амадей обнюхивал щели, лазы и тёмные углы, а я находил одно сокровище за другим: поломанный мотоцикл, старое охотничье ружьё, кучу плотницких, столярных и других инструментов — они были в сарае, в отдельных ящичках, — и, наконец, лестницу, которая вела на чердак.
А на этом чердаке… Вы не поверите, сколько там было удивительных вещей! Детали от каких-то станков, ящики с книгами, ящики с картинами, покрытый пылью огромный контрабас, воздушный змей, разрисованный так красиво, что глаз не оторвёшь, три футбольных мяча, автомобильная камера, которую, если надуть, то сколько хочешь можно на ней плавать, затвор от винтовки, ласточкино гнездо с живыми птенцами и ещё много всякой всячины. Самой интересной вещью мне показался резной длинный ящичек, наглухо закрытый. Как я ни пытался его открыть, у меня ничего не получалось. Пытался я найти хотя бы отверстие для замка — но ничего не увидел. Ящичек был, судя по его виду, очень старый и лежал среди такого хлама, к которому наверняка много лет никакая рука не прикасалась. Как раз, когда я там копался, меня позвали. Когда я спустился с лестницы, мне порядком досталось от сестры за моё чердачное путешествие. К тому же она уверяла, что я до корней волос вывозился в пыли, что было, по-моему, очень большим преувеличением.
Перед обедом Маша и тётушка Эрнестина хором попросили меня вымыть шею и руки, и я подумал, что если между ними будет такое же единодушие, когда придёт час мне делать уроки, то, пожалуй, мне предстоит суровая жизнь.
Обеденные приборы у тёти были такие, которыми я не знал, как пользоваться. Маша то и дело толкала меня под столом ногой, чтоб я не делал чёртика из бумажной салфетки и не вылавливал из супа лук вилкой для салата. Вообще она вела себя очень робко, называла тётю не тётей, а Эрнестиной Рудольфовной и, едва тётя начинала что-нибудь говорить, сразу клала ложку на стол и принималась внимательно слушать. Тётя говорила с нами милостиво, но довольно строго. По сей день, когда я её вспоминаю, её скрипучий голос ясно звучит у меня в ушах.
— Моё присутствие, вероятно, доставляет вам некоторые неудобства, — сказала она, когда мы кончили наш церемонный обед.
— Что вы, как можно, — запротестовала Маша, но тётя махнула на неё рукой:
— Не лукавь, девочка. Я всё прекрасно вижу. Людям со мной всегда было трудно, потому что я не люблю кривить душой и всё выкладываю как есть, любому, кто бы он ни был. А кому это понравится? Так что, дорогие мои племянники, вам придётся меня немного потерпеть… Да, да. Чуть-чуть потерпеть.
С этими словами тётушка Эрнестина ещё раз загадочно оглянулась по сторонам. Она как будто боялась, что кто-то притаился рядом и вот-вот выскочит на неё из-за угла.
— Пойдёмте-ка… Я кое-что должна вам ещё показать и кое о чём рассказать.
Мы покинули веранду, миновали прихожую и вышли в коридор. В коридоре половицы как-то очень странно звучали под ногами. Звуки были не совсем обычными, и они всё время повышались, так что, когда мы шли, впечатление было такое, будто наши ноги играют музыкальную гамму. По коридору мы приблизились к двери с чёрной обивкой. На обивке были нарисованы какие-то непонятные геометрические знаки. За нами увязался кот Амадей. Как только мы приблизились к двери, он выгнул спину, вытаращил свои глазищи — в полумраке они вспыхнули, — шерсть на его спине поднялась дыбом. Постояв в такой позе, он как-то странно рявкнул и бросился опрометью назад. Меня это рассмешило. Я сказал:
— Во даёт!
Но на тётушку Эрнестину поведение нашего кота произвело совсем другое действие. У неё сразу перекосилось лицо, она отшатнулась к стене и положила руку на сердце. Машенька кинулась было к ней, чтобы помочь, но тётушка отстранила её:
— Ничего, ничего, милая. Это сейчас пройдёт.
— Вы уж извините, — сказала Маша, имея в виду кота. — Он у нас вообще-то смирный. А тут вдруг как будто взбесился…
— Не стоит этому удивляться. Так и должно быть, — загадочно сказала тётушка Эрнестина и вынула из кармана связку ключей.
Сразу, как только дверь стала открываться, мы услышали очень красивый звон. Наверное, так звонят хрустальные колокольчики. Тётя опять просунула голову, долго всматривалась. Наконец она раскрыла дверь пошире и пригласила нас войти.
