Шишков - [5]

К своей семье Вячеслав Яковлевич относился с большим вниманием как во время пребывания в Вышнем Волочке, так и впоследствии. Он часто посылал домой письма, сообщал о своих успехах. Постигшие семью невзгоды вскоре отрезвили отца Шишкова. Уже в первый год ученья Вячеслава в Вышнем Волочке отец преодолел страсть к алкоголю и до конца своей жизни не пил вина. Приезд сына-студента на каникулы был семейным событием. Исчезала скука, которая царила в доме, когда отсутствовал старший сын.

«В первый же приезд, — пишет Алексей, — он решил подготовить к празднику концерт. Певцами были сам Вестенька и мы, малыши.

Длинными зимними вечерами Вестенька читал для нас. Читать он любил, и читал хорошо. Чтение обыкновенно начиналось за вечерним чаем. Стол устанавливался у теплой печки, собиралась вся семья. Такие литературные вечера всем нам очень нравились.

Летние каникулы брат обыкновенно проводил в Дуброве. Но осенью этого года (1888 года. — Н. Е.) умерла его любимая бабушка Елизавета Даниловна и связь с Дубровой оборвалась». Через два года после смерти бабушки не стало и деда — Дмитрия Шишкова. После его кончины неоткуда было ждать помощи. Пришлось Вячеславу разделять заботы о семье вместе с отцом, который, разорившись, снова работал приказчиком.

В семнадцать лет Вячеслав Яковлевич закончил третий курс Вышневолоцкого технического училища. В 1890 году его направляют на производственную строительную двухлетнюю практику в Новгородскую губернию. Получивший редкую специальность, молодой, энергичный Вячеслав Шишков участвует в постройке каменной Березайской плотины, затем переходит на работы в Опеченский посад, откуда после почти двухлетнего пребывания переезжает в Вологду, в Вычегодский округ путей сообщения. И на практике Шишков зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Он быстро сходился с людьми, читал молодым рабочим книги, делился с ними своими знаниями.

Обширные знакомства, участие в деревенских посиделках и вечеринках наталкивают Шишкова на мысль завести записную книжку и заносить в нее разные любопытные истории, выражения, отдельные слова, почерпнутые в разговорах с рабочими и деревенскими жителями. Об одной такой истории он рассказывает в автобиографии. Она интересна и в какой-то мере характеризует душевный настрой самого Шишкова.

«Должен отметить свое путешествие на казенном пароходе с Иваном Кронштадтским (Сергиевым) из Вологды в село Суру, что на реке Пинеге, родину о. Ивана. Дело было так: из Министерства путей сообщения пришел приказ предоставить пароход в распоряжение Ивана Кронштадтского для его следования на родину.

Чтобы как-нибудь оформить этот незаконный огромный пробег парохода, мой начальник командировал меня якобы для маршрутной съемки реки Пинеги. С Иваном Кронштадтским мне пришлось пробыть вместе две недели, — ежедневно сходились в кают-компании за столом. Свита его: фанатично преданная ему пожилая горбунья из Ярославля, надоевшая всем нам, а больше всего о. Ивану; его племянник — корявый, рыжебородый, крепко сложенный человек, не дурак выпить, темный делец, извлекавший большую для себя выгоду именем своего дяди; иеромонах Геннадий, тучный тунеядец, обжора: „Меня сам отец Иоанн благословил мясо есть“, — и еще три молодых студента Духовной Академии. Иван Кронштадтский держался очень просто, ханжества в нем я тогда не замечал. С Архангельска, когда к нам присоединился молодой архиерей, обеды приняли оживленный характер; архиерей забавлял нас потешными анекдотами из духовной жизни, о. Иван с укором говорил: „Сразу видно, что вы, владыка, светский человек“. Купцы, при проводах Ивана Кронштадтского из Архангельска, пожертвовали много вина — о. Иван выпивал с нами две-три рюмки хересу. В то время ему было лет шестьдесят пять, сухощавый, прямой, румяный, всегда взволнованный и нервный. Я тогда был по-юношески религиозно настроен, жаждал чуда, но чуда не было.

На всем тысячеверстном пути выходили на берег массы крестьян, кричали идущему пароходу: „Отец Иван, благослови!“ На стоянках, где брали дрова, он шел в сплошную гущу народа, раздавал деньги; мужики и в особенности бабы хватали его за рясу, он иногда спасался бегством.

К селу Суре, конечному пункту путешествия, весь берег был усыпан народом. Народ бросился в воду, по пояс, по горло; капитан растерялся:

„Под колеса попадете, под плицы!.. — И команда в машину: — Стоп!“

Мужичьи бороды всплыли; парод, захлебываясь, кричал: „Давай чалки! Мы на себе!.. Ох ты, кормилец наш!..“ О. Иван, как узнал много лет спустя, принес землякам, помимо своей воли, большой вред. Он платил за все село подати, помогая деньгами. Мужики забросили землю, стали повально пьянствовать; когда же благодетель помер, они оказались в крайней нищете: земля запущена, инвентарь поломан, скот съеден, пропит».

Эти строки, написанные лет тридцать пять спустя после совершившихся событий уже сложившимся писателем, воспроизводят правдивую, безрадостную картину русской жизни, религиозный фанатизм темных, забитых крестьян, лицемерие и ханжество всего окружения Ивана Кронштадтского. Сейчас этот эпизод вызывает лишь горькую улыбку. Но тогда все это воспринималось по-другому. Поездка с человеком, которого считали святым, произвела большое впечатление и на молодого Вячеслава Шишкова.