Широкий угол - [42]

Я открыл дверь и оказался лицом к лицу с Сидни.

– Ого! Вот так сюрприз!

– Эзра-а-а-а! – протянула она, обхватила меня руками за шею и повисла на мне. – Как дела? – она была ярко накрашена и источала тонкий аромат флердоранжа. Я мягко высвободился из ее объятий.

– Спасибо, хорошо. А ты что тут делаешь? Сет у родителей.

– Да знаю, – щебетала она. – Но я соскучилась и решила прийти посидеть у него в комнате.

Она была заметно пьяна. Схватила меня за руку, потащила в гостиную и толкнула на диван.

– А почему ты голый? Подразнить меня решил?

– Я в душ собирался.

– Ах, в душ… Я с тобой.

Не успел я и слова сказать, как она выскользнула из платья и расстегнула лифчик. Я замер и смотрел. Грудь у нее была округлая и крепкая, прямо как я и представлял, глядя на Сидни, когда мы работали вместе. А вот соски оказались крупнее, чем я думал. Сердце забилось быстрее. Полуголая Сидни была так близко и одновременно так далеко. Скользя по ее телу взглядом, я видел и красные точки на ногах, оставшиеся после недавней эпиляции, и изгиб спины, и влажные губы, сложившиеся в шаловливую улыбку. Я чувствовал тревогу и любопытство, возбуждение и страх одновременно, а Сидни очень медленно приближалась к дивану, на который я упал. Кровь толчками била в мозг, в сердце и в самые отдаленные уголки тела, но сам я застыл, практически парализованный столь невероятным развитием событий.

– Ну, чего ты ждешь? Идем в душ!

Это была девушка моего лучшего друга. Пьяная. Я знал, что и пальцем к ней не притронусь. Знал, что надо заставить ее одеться и отправить восвояси. Но, учитывая ее жалкое состояние, самое меньшее, что я мог сделать, – оставить здесь, пока не придет в себя.

Она была со мной. Мы дружили, и я никогда не сделал бы ей ничего плохого.

Вообще, если подумать, не то чтобы она была Сету девушкой. Они спали вместе, но он и не думал относиться к ней всерьез, так что Сидни имела полное право поразвлечься с кем‐нибудь другим. К тому же на этой неделе Сет повел себя как полный мудак. И вообще он был в Нью-Джерси и не мог ни о чем узнать. То, что Сидни пьяна, являлось лишь еще одним поводом принять ее приглашение. Может, проснувшись утром, она и не вспомнит о том, что вот-вот может между нами произойти…

И вот я уже прижался к Сидни и вовсю целовал ее лицо, грудь, соски; мы даже не перебрались ко мне в комнату, наплевав на Джеймса в соседней комнате, на весь мир и благие намерения, на все мои планы впервые оказаться в постели с женщиной, которую я действительно буду любить.

Мой язык уже спустился ниже пупка Сидни, я сорвал с нее белье, и она застонала. По телу у нее пробежала дрожь. Я обхватил ее бедра, и было уже неясно, где она, а где я, и мы слились на диване в одно целое со всей этой сексуальной энергией и желанием давать и получать. Было приятно чувствовать своим телом ее тело, своим ртом – ее рот, своей грудью – ее грудь, своим лобком – ее лобок, своими ступнями – ее ступни. Я вошел в нее, даже не подумав, что, возможно, стоило бы воспользоваться презервативом, и погружался все глубже и глубже в ее нежное и благоухающее тело. Наверное, именно в тот момент, когда я кончил и услышал ее удовлетворенный вздох, я осознал, что в четырехстах километрах от нас на больничной койке на окраине Бостона умерла тетя Сьюзи.

10 Слезы снова обрели вкус

Бостона.

Прошло всего несколько часов, и все стало как раньше: мной снова завладели отчаяние, гнев, бессилие и печаль.

Пока автобус несся по шоссе, обрамленному высокими массачусетскими деревьями, я плакал. И как я мог пасть так низко? Как я мог так отдалиться и забыть даже о тете Сьюзи и обо всем, что она для меня сделала? Я не мог понять, когда же я опустился на самое дно. Когда предпочел играть в игры Вивианы вместо того, чтобы поехать к единственному человеку на свете, который всегда был готов мне помочь? Или когда предал своего единственного друга, переспав с его девушкой? Но я чувствовал, что это – самое дно, а вот где взять силы подняться обратно – понятия не имел.

Чем ближе мы подъезжали к Бостону, тем настойчивее становились мысли о Карми, единственном человеке из прошлого, о котором я постоянно вспоминал после переезда в Нью-Йорк. Я думал о Брайтоне, о доме, где вырос, и о гневе, заставившем меня покинуть общину.

Карми стал жертвой величайшей несправедливости, которую я когда‐либо видел. Гоняясь за мечтой в Нью-Йорке, я пытался забыть о том, что произошло в Брайтоне, но теперь понимал, насколько живо и ярко горело во мне желание отомстить за страдания Карми. Я долгие годы искал людей, которые мне пригодятся. Сидни мне пригодилась. Адам мне пригодился. Сет мне пригодился. Тетя Сьюзи – благословенна будь ее память – чертовски мне пригодилась, я пользовался ею без зазрения совести. Но Карми – нет. О Карми я никогда не думал с утилитарной точки зрения: Карми был мне другом, братом, утешением и спасением. А еще Карми был моим отчаянием, моей безысходностью, моим разочарованием. Карми был всем и никем, максимумом и минимумом, лучшим в себе и худшим во мне, лучшим во мне и худшим в себе.

В родительском доме царила тишина, он казался почти безжизненным. Моя комната не изменилась – казалось, в нее давным-давно никто не входил, а может, так оно и было. А вот родители сильно постарели. Оба они исхудали, на лицах появились морщины, а тела ослабли; казалось, они торжественно и синхронно движутся к преждевременной старости.