Шипе - [3]

Со стены, из–за плеча Петерсона, улыбался Шипе. Смит прыгнул вперед, вырывая револьвер армейским приемом. Пуля пролетела мимо, чиркнув Смита по скальпу.

Запястье агента хрустнуло, Смит перехватил револьвер и быстро всадил в грудь агента две пули. Сопляк грохнулся под Шипе, как приношение.

Рамирес кинулся ему на спину, царапаясь, кусаясь. Смит попылася сбить его локтем, неудачно. Мексиканец вгрызался ему в ухо. Револьвер упал на пол, Смит пошатнулся, вопя от боли – Рамирес сумел откусить ему правое ухо. Шипе почему–то стоял перед глазами. Смит попытался шваркнуть Рамиреса о стену, но вместо этого они вылетели в окно.

И ничерта не замедлилось. Смит и его ноша вылетели из окна, в быструю южную ночь, и грохнулись на улицу, как кирпич на пару совокупляющихся лягушек.

Хрустнуло, потом затихло. Смит скатился с Рамриеса, который смягчил его падение. Кто–то на них смотрел, сверху? Оглушенный, Смит сумел встать на ноги, смог вытащить длинный осколок стекла из подмышки и второй такой же – из живота. Кажется, Шипе действительно приносит удачу – Смит смог ничего себе не сломать при падении с третьего этажа, а Рамирес лежал и булькал проткнутыми ребрами легкими. Смит увидел какое–то движение в номере. Или ему почудилось? Может, Петерсон был не один? Смит взвел «глок», но окно было пустым.

Хихиканье снизу. Рамирес выплюнул откушенное ухо. Несмотря на сломанный позвоночник и пробитые легкие, мексиканец глядел победителем.

— Неудачный у вас сегодня день, Миистер Смит.

— Лучше, чем у тебя, — Смит выпустил Рамиресу в голову восемь пуль из «глока». Череп раскололся надвое, выпуская наружу мозг. Золотозубая улыбка уставилась в небо.

Смит похромал прочь. В баре зажегся свет, люди выглядывали из окон, некоторые улыбались широченными пустыми улыбками.

В голове пульсировала боль на месте откушенного уха, Смит хватал ртом воздух, кровь лилась по ноге. Кажется, артерию перерезало или тоже легкое проткнуло. У него стало темнеть в глазах.

Но — повезло и в этот раз! В переулке стояло такси, как по заказу. Он влез в машину, на заднее сиденье, хлопнул дверью, почти теряя сознание.

— Я кровью истекаю, нужно в больницу.

Водитель повернулся, широко улыбаясь.

— No hablo Ingles, señor[4].

Смит кое–как вытащил тысячу, швырнул водителю, попробовал на испанском:

— Hospitala! Pronto!

— Конечно, миистер.

Такси тронулось с места. Теряя сознание, Смит увидел протянутые пухлые ручки, улыбку, широкую и пустую — маленькая пластиковая куколка свисала с зеркала заднего вида.

Шипе.

***

Смит огляделся вокруг с высоты каталки — они привезли его в палату интенсивной терапии и стояли вокруг. Красивая темноглазая медсестра умыла его влажной марлей, другая медсестра считала его пульс.

«Я умираю»? — подумал Смит.

— Мы остановили кровотечение, угрозы для жизни нет, — сказал доктор.

И из угла поднялся другой человек. В черном костюме, с белым обратным воротничком.

Смит икнул. Священник?

Он взял Смита за руку и спросил:

— Раскаиваешься ли ты в своих грехах?

Смит испугался.

— Нет, нет, — пробормотал он, — пожалуйста, я не хочу умирать.

Священник стоял возле него, глядя с добротой и заботой. Распятие блестело в свете ламп, в руках — книга.

— Раскаиваешься ли ты в своих грехах? — повторил он, с сильным акцентом.

Смит не расслышал. Он увидел, что на шее у священника висит не распятье, а серебряная фигурка в головном уборе из перьев кетцаля, с простертыми вперед пухлыми ручками без ногтей.

— Шипе, — прошептал Смит.

На науатле, языке ацтеков, начал говорить священник. Нож, который он занес, был не стальным, а кремневым. И не католическую литанию читал он из книги, а Псалом Жертвоприношения и Гимны Подателя Урожая, имя которому — Шипе–Тотек.

И сердце Смита билось, как гром.