Шейх и звездочет - [70]

— Что?

— А где ты такие фантастические гладиолусы добыл?

Скоро они подали заявление в загс.

Она до последнего дня колебалась. Он нервно настаивал: сколько можно водить детские хороводы — одна ее рука ему, другая — Николаше... Хватит, хватит! Надо делать выбор. Это непросто. Но рано или поздно это делать надо. «Я люблю тебя, Таня. С детства люблю. И буду любить до смерти».

Маленький, ершистый, с красивой молодой прядью серебра на чубе и не совсем красивой, но привычной сутулостью, неумолимо перерастающей в горб, с полными слез и любви глазами Семен Пичугин ринулся в неравный бой. Неравный — не потому, что Таня самым прозаическим образом была выше его на полголовы, была прекрасна, стройна, никакого сравнения с ним, а потому неравный, что он был целеустремлен, напорист, а она раздвоена, ослаблена одиночеством в чужом городе.

Таня сообщила о решении выйти замуж родителям. Они дали благословение.

Она написала Николаю, чтобы приезжал свидетелем на регистрацию брака и свадьбу (не на пир горой, как принято понимать это слово, а на скромный дружеский вечер).

Письмо к Николаю пришло в тот день, когда он окончательно распрощался с мыслью об окончании университета. Ответ он отложил на утро. А ночью арестовали отца.

Сколько их на улице у машины осталось — бог знает, а в квартиру поднялись двое.

...Близилась полночь. Семейство Новиковых после безрадостного отчета Николеньки о заседании апелляционной комиссии и бесполезных узкосемейных дебатов укладывалось спать.

Крытый грузовик, шумно остановившийся у дома в полночной тиши, вызвал у главы семьи острое беспокойство. Александра Федоровна у себя в постели в большой комнате тоже встревожилась, заперебирала бледными пальцами простынку, превратилась вся в слух.

Гулко хлопнули дверцы машины. Приглушенные голоса, звяк щеколды на калитке ворот, шаги по скрипучим дворовым мосткам, стук в двери первого этажа, опять голоса: бу-бу-бу, бу-бу-бу... И отчетливый голос соседки:

— Новиковы наверху проживают.

Звонок.

Сергей Андреевич пошел открывать. Александра Федоровна заплакала, поднялась с постели (врачи ей строго-настрого запретили вставать — инфаркт сердечной мышцы), заметалась у сенной двери.

Из ночных гостей один был в штатском. Второй, короткошеий, крепкосбитый, без возраста, — в тесной общевойсковой гимнастерке и огромных сапожищах, он-то, судя по манере держать себя, и был командиром ночной оперэкспедиции.

Сергей Андреевич вошел из сеней в кухню первым. Лицом он был спокоен, и весь как-то распрямился, расправился.

Александра Федоровна возвела очи на супруга своего и все поняла.

— Собирать?

— Зачем ты встала! — укоризненно сказал Сергей Андреевич, но, увидев глаза жены, осекся. — А... товарищ Дубов?

— Чего больно собираться-то? — добродушно моргнул белесыми ресницами военный. — Ну, собирайтесь. Да... по фамилии меня называть необязательно. Уполномоченный я. Товарищ уполномоченный.

Из этих нескольких незначительных фраз Николай понял, что причина ночного визита обговорена еще внизу у входа, что приход к отцу уполномоченных гостей, точнее, увод отца уполномоченными не случайность, не ляпсус и для отца с матерью не неожиданность. Николай, онемев, следил, как мать схватила полбуханки хлеба, отставила, достала чистую рубашку, отложила, взяла бритвенный прибор, мыло... Нет, она не могла сосредоточиться.

— К-куда ты его собираешь? — промолвил Николай.

Товарищ уполномоченный вытер платком вспотевшую шею.

— Туда, куда вы, молодой человек, состоите в очереди.. Николай Сергеевич Новиков, так ведь? Не ошибаюсь?

— Так, — подтвердил Николай.

— Как?! — воскликнула Александра Федоровна. — И сына?

— Пока нет, — шагнул в кабинет Сергея Андреевича Дубов, оставив штатского у сенной двери. И обернувшись: — Пока... Но довыступаться вполне может. Я это вам по-человечески, вне службы, можно сказать.

Хозяин дома, впрочем, уже и не хозяин вовсе, коснулся ладонью щеки дочери, сжал сыну руку:

— Николай, прошу тебя, будь умницей.

— Папа...

— Ну, ну... Александра, готов я?

А Александра Федоровна уж и позабыла, что от нее требуется. Смотрела сразу постаревшим, слепым взглядом то на мужа, то на сына...

— Ах, сейчас, сейчас, господи!

— Можете не торопиться, — сказал из кабинета Дубов. В открытую дверь было видно, как он сидит в кресле у письменного стола и, утирая платком шею, что-то листает. Берет со стола и листает, берет с полки и листает. Наконец встал.

— Пора, пора…

Ольга завыла:

— Папочка!

Сергей Андреевич обнял дочь, обнял сына, обнял жену.

— Может, недоразумение все-таки, — попытался внести хоть какую-то надежду Николай.

— Может, все может быть, — сказал Сергей Андреевич.

От сапожищ Дубова на полу остались сухие, пыльные следы.

Провожать не вышли. Сергей Андреевич велел семейству оставаться дома. Послушно остались, смотрели в окно и ничего не видели.

Всю ночь Александра Федоровна ходила из комнаты в комнату, передвигала стулья, тумбочки, переставляла местами на полках книги, гремела на кухне посудой... И ни вздоха тяжелого, ни слезинки. И это тревожило Николая с Ольгой более всего.

На другой день к вечеру Николай дал телеграмму: «СЕРДЕЧНО ПОЗДРАВЛЯЮ БРАКОСОЧЕТАНИЕМ (ВСК) ПРИЕХАТЬ НЕ МОГУ».