— Ловко, — подтвердил Лядов, уписывая мягкий тёплый пирожок с ливером.
— Наука и техника на грани фантастики! — провозгласил Барин. — А в Ташкенте я видел…
— Хорошо в Ташкенте? — спросил Лёня.
— Жара.
— А съездил удачно? — поинтересовался Андрюшка.
— Две нормы с премиальными. — Барин подмигнул. — Куда сейчас двинули?
— Куда хочешь!
И он водил их за собой повсюду — в табачный магазин, где покупал дорогие папиросы, и в городской сад, где стреляли в тире из ружья. Сидели даже на берегу у моста, глядя на воду и на бегающие взад и вперёд стрекочущие катерочки.
Барин рассказывал, как однажды он ехал с одним дядькой на большом пароходе, и этот дядька бросил за борт чью-то собаку, и она утонула. Барин рассказывал долго, с подробностями описывая мучения захлёбывающейся в воде собаки, и Лёне стало неприятно.
— А в Ташкенте, говорят, яблок много, — сказал он, чтобы направить разговор на новые рельсы.
Но Барин не захотел говорить о яблоках.
— Пора идти, — заявил он, вставая, а при прощании заметил с подмигиванием, что у него имеется одно важное дельце и для этого учёный народ должен на днях снова с ним встретиться.
Про Ташкент Лёня так ничего интересного и не узнал.
А вот учительница по географии в пятницу поставила ему двойку!
Лёня захлопнул дневник с таким видом, будто сам не понимал, как могла угодить на страницу эта утконосая цифра.
Аня, конечно, сразу заволновалась:
— Ты учил?
— Учил, — ответил Лёня. Но глядел не на Смирнову, потому что лгать было стыдно: за эти дни ребята поверили, что Галкин начал хорошо учиться, — и вот пожалуйста!
— Как же у тебя получилось? — обступили на перемене девочки из звена. — Забыл, что ли, про географию?
Лёня молча пожал плечами: пусть думают, что забыл.
Но, столкнувшись в дверях класса с Гроховским, услышал его вопрос:
— Что? Не выдержал с отметками? Сорвалось?
Рядом со Стасом стоял Шереметьев и насмешливо улыбался. Они оба как будто ждали момента, когда Галкин снова станет плохо учиться. Лёня им ничего не ответил, но помрачнел ещё больше.
Угораздило же Андрюшку Лядова знакомить его с Барином, а самого Барина вернуться теперь из солнечного Ташкента!
Глава 24. Шереметьев на чердаке
Стасик Гроховский чувствовал себя последнее время вполне счастливым! Складывалось всё так, как он когда-то мечтал: он становился известным человеком. По крайней мере в школе. Правда, тут ни при чём было разгадывание тайн по примеру удивительного сыщика Джемса Джонсона. Наоборот, с разгадыванием ничего не получалось — никаких тайн не обнаруживалось. А Шереметьев даже не взял книжки про Джонсона, когда Стасик предложил их почитать.
— Время на них убивать, — сказал Шереметьев. — Лучше лишний пример решить!
Математику он любил. Да и всем предметам уделял много внимания. Эта серьезность Шереметьева пришлась Стасику по душе. И он засунул книжки о Джонсоне подальше на этажерку, а сам принялся за свои рисунки.
Про рисунки опять же надоумил Шереметьев:
— Разные альбомы для Галкина делал, а о себе не позаботился. Готовь срочно на выставку.
Он вообще часто говорил:
— Ты же первым художником по школе сделаешься! У тебя талант!
И это было тоже по душе Стасику.
Он и в самом деле быстро завоевал известность в школе именно как художник. Выставленные в классе рисунки понравились всем: на них приходили смотреть даже старшеклассники. Кузеванов немедленно заказал Стасику плакат-объявление с условиями подготовки к сбору «Путешествие в будущее». А главный редактор общешкольной стенной газеты пригласил Стасика участвовать в выпуске сатирического листка — рисовать карикатуры.
С одобрением поглядывали теперь на Гроховского и учителя, ставя хорошие отметки. С двойками вообще было покончено, обычной отметкой для него стала четвёрка.
Одним словом, всё шло чудесно, и Стасика со всех сторон хвалили: и ребята, и учителя, и на родительском собрании Таисия Николаевна. Об этом сообщила мама, когда пришла с собрания.
Отравлял существование опять же только этот Галкин! Из-за него до сих пор были сплошные неприятности.
Вот хотя бы с тем же родительским собранием.
Проводив маму в школу, Стасик ждал её назад с нетерпением, сияя счастливой улыбкой. Улыбка поневоле растягивала рот, едва он представлял себе, как в классе Таисия Николаевна перед родителями его расхваливает: дескать, есть у нас такой хороший ученик — Гроховский! Все, кто сидит на собрании безусловно, восторгаются Стасиком, а потом, придя домой, расскажут своим домашним, значит и дома у ребят поговорят о Стасике, какой он замечательный да как рисует — и ребята после этого проникнутся к нему ещё большим уважением.
Так, воображая, Стасик выбегал на каждый шорох в сенях, на каждый стук, пока, наконец, уже в одиннадцатом часу не услышал мамин голос:
— Это я!
Она вошла возбуждённая, радостная. Папа, который, по обыкновению, сидел в дальней комнате за письменным столом, тоже вышел встретить маму. Принимая у неё лёгкий плащ, он спросил:
— Ну как?
Вот тогда мама и ответила:
— Сына хвалили.
Ясно, что после этого Стасик совсем не мог удержаться от широчайшей улыбки. Он ожидал, что мама сейчас же начнёт подробно рассказывать, как именно его хвалили, но она повернулась к плите, заглянула в какую-то кастрюлю и, повязывая передник, проговорила:
