Шестая батарея - [46]

«Дело не в стрельбе, — догадался Мешковский, — Они просто хотят проверить, на что я способен…»

Сначала задача показалась ему легкой. Он уверенно разложил карту, расправил ее и начал наносить прямые линии, связывающие огневую позицию, наблюдательный пункт и цель. Затем приступил к расчетам. На листке бумаги появились колонки цифр.

Вдруг он услышал, как стоявший за его спиной курсант прошептал:

— Неправильно…

«Э-э-э, буду еще обращать на них внимание», — подумал Мешковский, продолжая работать. Однако через минуту начал проверять расчеты сначала. И конечно, нашел ошибку. Исправил ее и, приступив к дальнейшим расчетам, снова услышал шепот того же курсанта:

— Да не так…

Мешковский почувствовал, что начинает нервничать. Опять начал проверять и вдруг понял, что совсем запутался. Хотел было поправить, но подумал, что и так уже достаточно себя скомпрометировал. Со злостью отодвинул в сторону карту и инструменты.

— Забыл… Отвык, черт побери, — проворчал он, понимая, что слова эти все равно не оправдывают его и не поправят дела.

Самолюбие было задето. Не помогло и то, что курсанты пытались замять случившееся, заведя разговор о фронтовой жизни, разнице между теоретическим обучением и практикой ведения боя… Мешковский с горьким чувством отправился домой.

«Ну и осрамился! — думал он со злостью, направляясь темной улицей к особняку, где жила Беата. — Так опростоволоситься! Какой же может быть у меня авторитет во взводе? Вот так заварил кашу! Меня отзывают с фронта, направляют в училище, где я должен готовить офицерские кадры, а я транжирю время на флирты, забочусь о том, как бы переделать мундир, а в итоге не могу решить задачу, с которой справится любой командир орудийного расчета… Курсанты убедились теперь, что их командир ни на что не способен!» Эти мысли вызвали у Мешковского бессильную ярость. Он мысленно обвинял в своем провале Беату, ругал на чем свет стоит Чарковского. Но больше всего проклинал судьбу, волей которой оказался в училище. Ведь все его несчастья, думал он, начались как раз в училище. Вспомнил о своем предубеждении и нежелании браться за эту работу.

…Дверь открыла Беата. В темном коридоре, не заметив выражения его лица, она встретила его веселым щебетанием. Но он прошел мимо нее и направился прямо в свою комнату. Все еще не замечая его настроения, она сказала:

— Приходи сразу же в гостиную. Я приготовлю ужин на двоих.

Закрывшись в комнате, Мешковский сбросил мундир и пошел в ванную. Холодная вода словно бы развеяла невеселые мысли. Он старался не думать о сегодняшнем невезении, пытался утешить себя: «Нечего принимать все это близко к сердцу! Может быть, так даже лучше — отправят снова на фронт».

Ему казалось уже ненужным принятое недавно решение реже встречаться с Беатой и серьезно взяться за учебу. Близость этой женщины парализовала волю. Он бросил в ящик стола приготовленные для занятий книги и записи и отправился в гостиную.

Беата, услышав его шаги, крикнула из кухни:

— Подожди минутку! Сейчас закончу и приду. В нашем распоряжении весь вечер и ночь. Тетку я выпроводила в Люблин, к родственникам.

Мешковский зажег стоявшую на столе лампу и присел у книжной полки. Он был возбужден, веселость Беаты вернула ему хорошее настроение. Минуту сидел отрешенно, потом взял с полки альбом с фотографиями и начал его просматривать. Большую часть альбома занимали фотографии Беаты в разном возрасте — от миленькой девчушки до красивой, очаровательной женщины.

Фотография Беаты в школьной форме развеселила, даже растрогала Мешковского. На него смотрели наивные, но уже игривые глазки семнадцатилетней девушки. Мысль о том, что это Беата, для которой в нынешней жизни не существует никаких секретов, вызвала улыбку. Дальше была свадебная фотография. И вот снова Беата, на этот раз замужняя женщина со скучающим выражением лица. Затем она же в карнавальном костюме — красивая зрелая женщина. Пролистав еще несколько страниц, Мешковский заметил маленькое любительское фото, от которого его бросило в жар. У него возникло желание тут же выбежать из комнаты. Он не испытывал чувства ревности, а лишь отвращение, презрение и стыд. «Шлюха!» — пронеслось в голове. На фотографии пленительно улыбающаяся Беата держит под руки двух рослых гитлеровских офицеров. «Немецкая потаскуха!» — повторял он про себя с яростью.

— Что это ты тут увидел? — раздался за его спиной голос. Ничего не подозревающая Беата, улыбаясь, положила руку на плечо.

Вскочив, Мешковский швырнул альбом и, резко отстранив женщину, направился в свою комнату.

«Теперь понятно, откуда вся эта роскошь и достаток. Понятно, почему ее, жену летчика английских ВВС, не коснулись никакие репрессии, — думал он, в бешенстве кусая губы. — И она еще смеет говорить, что Брыла негодяй… Что за подлость!»

Через час, после того как Мешковский немного успокоился, в комнату вошла Беата. Улыбаясь, уселась рядом с ним на диване и спокойно спросила:

— Ну что, отошло?

Офицер не смотрит в ее сторону, молчит. Но это не смущает Беату. Она заливается своим глубоким, волнующим смехом:

— А ты, видать, ревнивый, — говорит она. Подвигается ближе и хочет обнять его. Но Мешковский встает и, повернувшись к ней спиной, останавливается у окна. Она вдруг обрывает смех и говорит каким-то резким, неприятным голосом: — Что тебя так разозлило? Та фотография с немцами? Так знай, я работала в разведке, и мне не раз приходилось бывать в компании фрицев. А ты хам и дурак! И вообще, по какому праву… — Голос ее срывается, и, хлопнув дверью, она выбегает из комнаты…