Шесть записок о быстротечной жизни - [49]

— Прямо отсюда выйдите к Сигуаню — Западному проходу, поблизости будет Цяомынь — Врата меча, это и есть самые знаменитые места Юйшаня. Если вы сейчас тронетесь в путь, я провожу вас. Я с радостью согласился.

Мы вышли из Западных ворот и пошли к горе, через несколько ли взору нашему открылась ее вздымающаяся вершина. А когда подошли ближе, увидели, что вершина расколота надвое, обе стены разлома полуразрушены, а высота их — несколько десятков саженей. Я подошел еще ближе, задрал голову вверх — казалось, скала сейчас обрушится и завалит меня. Мой проводник сказал:

— В народе говорят, что на вершине, в пещере, — канцелярия небожителей, жаль, что нет к ней тропы.

Я воодушевился, подвернул рукава, подоткнул подол платья и, карабкаясь, словно обезьяна, полез вверх, и так прямиком добрался до вершины. То, что именовалось Небесной канцелярией, оказалось и впрямь пещерой около чжана глубины, над ней была расселина, через которую пробивался свет. Я опустил голову и глянул вниз: от страха у меня подкосились ноги, и я едва не свалился. Прижавшись к стене, держась за лианы и ища опоры для ног, я стал спускаться.

— До чего вы мужественны, вы — старый опытный ходок! Ни разу не случилось мне видеть человека, подобного вам, — восхитился проводник. Я же думал только о питье — во рту у меня пересохло. Я пригласил того человека зайти в деревенскую харчевню, где и выпил три чашки. Солнце уже садилось, я вынужден был вернуться и, подобрав на дороге с десяток кусков красного железняка, положил их за пазуху и отправился домой. Той же ночью я нанял лодку, поплыл в Сучжоу — так я воротился в Сишань. Это было веселое путешествие, которое я совершил в пору своих горестей и невзгод.

Весной года цзя-цзы[179] под девизом Цзяцин мой батюшка скончался, и в скором времени я покинул дом, начав свои дальние странствия. Мой друг Ся И-шань предложил мне пожить у него. Осенью в восьмую луну он пригласил меня отправиться вместе с ним на Берег Юнтай — отмель в Восточном море, — он должен был собрать урожай и арендную плату.

Отмель Юнтай приписана к уезду Чунмин. Мы вышли из гавани Люхэ и проплыли морем более ста ли. Отмель Юнтай была только что поднята из-под воды, это было пустынное и заброшенное место — ни улиц, ни лавок, среди безбрежного моря тростника лишь кое-где мелькало жилье. Все строения были окружены рвами и дамбой, на которой высадили ивы.

Кроме Ся И-шаня, на отмели жил некто Дин, ему принадлежал амбар и несколько десятков домов. Второе имя Дина — Ши-чу, сам он уроженец Чунмина. На этой отмели он был старостой, под его началом был еше приказчик Ван. Оба были бравые ребята и любили гостей. Они встретили нас как старых друзей, забили свинью и опорожнили жбан вина. Дин предложил «сыграть в пальцы», сам он не знал толка в поэзии или словесности, а если пел, то из глотки его вырывались вопли, поскольку мелодия или ритм были выше его разумения. Каждый раз, будучи во хмелю, он подзывал работников, плясал с ними, либо ради развлечения бился на кулачках. Дин держал больше сотни бычков, они ночевали на дамбе под открытым небом, и разводил гусей, надеясь, что в случае нападения воров гуси поднимут шум. Иногда, взяв сокола и гончую, он уходил на охоту в прибрежные заросли тростника и всегда возвращался с дичью. Как-то я попробовал последовать за ним, но он шел так быстро, что я вскоре утомился и лег в траву.

Однажды он взял меня посмотреть поля. Каждый участок был пронумерован и огражден высокой дамбой для защиты от морских прибоев. В дамбе был прорыт сток, который регулировал напор воды. На рассвете, когда подъем воды высок, шлюз открывали, чтобы вода залила поля, при низком стоянии вод, если поле перенасыщено влагой, воду спускали. Дома работников были разбросаны по отмели, словно звезды на небе, однако на зов управляющего все собирались мгновенно. Работники называли моего приятеля «хозяином», слушались его и почтительно поддакивали. Простые и искренние люди, они заслуживали любви. Будучи раздражены несправедливостью, они становились свирепее леопардов и тигров, но за доброе слово кланялись и благодарили. Их жизнь состояла из этих ветров, дождей, солнца. Их окружала поистине дикая природа, как в самые стародавние времена.

Из своего дома я видел валы волн и, даже преклонив голову к подушке, слышал прилив, который гудел будто бронзовый колокол. Однажды ночью на расстоянии десяти ли я увидел в море красную свечу, она была с большую корзину. Свеча некоторое время плыла по морю, потом вдруг алым пламенем загорелся горизонт, словно кто запалил костер. Дин сказал:

— В здешних местах по временам появляется дух, светящийся божественным огнем, — это к половодью, а значит — на отмель нанесет много песку.

В этом диком месте я не соблюдал никаких условностей, не ведая запретов и опасений, дал волю сумасбродству: то, сев на спину вола, я распевал песни, то, вдохновленный вином, принимался плясать, короче, делал все, что мне заблагорассудится. Поистине, это было самое приятное путешествие моей жизни! Но дела были закончены, и в начале десятой луны мы отбыли.

Из достопримечательностей Сучжоу и его пригородов я более всего восторгаюсь местом, называемым Тысяча цинов облаков, оно как раз на Тигровом холме, и Мечом-озером. В других сооружениях и парках слишком явно проступает участие человеческого труда или они загрязнены «духом румян и пудры» и теряют свой истинный облик лесов и гор. А недавно воздвигнутые Байгунсы — Храм поэта Бо Цзюй-и и Мост тень пагоды — представляют всего лишь исторический интерес. Ефанбин, который я шутя переименовал в Берег диких трав, — любимое место размалеванных и напудренных певичек, которые, прогуливаясь, демонстрируют свою обольстительность. В самом городе наиболее знаменит парк Шицзылинь