Шесть записок о быстротечной жизни - [11]

мы сели вместе за вечернюю трапезу, я потихоньку нашел под столом ее локоток — он был такой теплый, острый и нежный, что невольно сердце мое пылко затрепетало. Я предложил ей откушать, но она отказалась, сказав, что уже не один год соблюдает пост. Прикинув, с какой поры она постится, я догадался, что обет был принят во исцеление ее жениха от оспы. Я улыбнулся:

— Мое лицо давно сияет чистотой, может быть, с этого дня сестрица оставит свой обет?

Юнь улыбнулась мне одними глазами и кивнула в знак согласия.

На двадцать четвертое была назначена свадьба моей сестры. Поскольку тот день объявили днем траура и нельзя было пригласить музыкантов, мы устроили свадебное угощение в ночь на двадцать второе. Юнь все время была среди гостей. В спальне я затеял с подружками невесты игру в пальцы на штрафную чарку вина[16], я все время проигрывал, сильно захмелел и лег.

В тот день родственники и друзья съезжались к нам в дом непрерывно. Засветили лампы, и началось веселье. Двадцать четвертого после полуночи я проводил свою сестру домой, воротился поздно, около трех часов ночи. Свадебная церемония кончилась, свечи едва горели, люди угомонились. Я на цыпочках вошел в комнату: служанка прикорнула на кровати, а Юнь еще не ложилась. Низко опустив голову, она читала, и дух ее витал где-то в чужом краю. Подле нее серебром светилась высокая свеча. Я коснулся рукой ее плеча и сказал:

— Эти дни у сестрицы были тяжелые, к чему так напрягаться и выбиваться из сил?

Юнь быстро повернула ко мне голову и встала:

— И правда, я ведь собиралась лечь, да вот открыла эту книгу и невольно увлеклась, забыв об усталости. Сколько раз доводилось слышать о «Западном флигеле»[17], поистине это сочинение гения, вот только стиль суховат.

Я рассмеялся:

— Только у талантливого писателя стиль может быть суховат.

Я велел служанке уйти и прикрыть за собою дверь. А сам сел подле Юнь, и мы начали весело болтать, будто старые друзья, нечаянно встретившиеся после разлуки. В шутку я запустил ей за пазуху руку и почувствовал, как Юнь затрепетала. Я наклонился и шепнул ей на ухо:

— Отчего это у вас так стучит сердце, сестрица?

Юнь взглянула на меня и чуть улыбнулась, я почувствовал, что нить чувства связала нас и всколыхнула души.

Мы вошли под полог обнявшись, не ведая, что день уже настал.

Став женой, Юнь поначалу была до чрезвычайности молчалива, она никогда не гневалась, говорила всегда с улыбкой. Со старшими Юнь была почтительна, с теми, кто ниже ее по положению, ровна; преисполненная чинности, она ни в чем не допускала промаха. Едва в окне забрезжит свет, она подымалась, быстро накидывала платье, словно бы ее кто торопил. Однажды я шутливо заметил:

— Уж не боишься ли ты, что, застав нас в постели, люди будут смеяться, как в тот раз, когда я ел чжоу?

Юнь ответила:

— Однажды я припрятала для вас чжоу и тем дала повод для разговоров, но сейчас не насмешек страшусь, опасаюсь, что ваши родители подумают, будто невестка ленива.

Мне хотелось, чтоб утром подольше она повалялась в постели, но я восторгался нравственной твердостью Юнь, и подымался одновременно с ней. Однажды мы дотронулись друг до друга висками, и я почувствовал, как мы близки друг другу — словно предмет и тень, невозможно подобрать слова, которые выразили бы силу моего чувства и влечения.

Быстро проходят радости, в мгновение ока минул месяц. Мой отец тогда служил в управе в Куйцзи[18], он пристроил меня в ученики к господину Чжао Шэн-чжаю из Улиня[19]. Вскоре за мной прислали нарочного, и я уехал. Наставник был человеком строгим, поощрял к добру, и то, что нынче я умею держать кисть — его заслуга.

Для завершения свадебного обряда я ненадолго вернулся домой. Было условлено, что после я возвращусь к наставнику. Наступил день отъезда, и меня охватило волнение — боялся, что на виду у всех Юнь не выдержит и зальется слезами. Но, к моему удивлению, Юнь, напротив, утешала и подбадривала меня, она собрала мои вещи и только вечером я заметил, что она и внешне, и по состоянию духа совсем не такая, как обычно. При расставании она мне шепнула:

— Некому будет присматривать за тобой, береги себя.

Я сел в лодку[20], и мы поплыли, то как раз была пора, когда слива и персик соперничали в пышности цветения. Я же был в отчаянии, словно потерявшая стаю птица, — и небо, и земля утратили для меня свою красоту. Не успел я прибыть к отцу, как он тотчас отправился по реке в восточные области.

Так прожил я три луны, мне же казалось, что минули годы. Я отправил Юнь два письма, но получил один ответ, наполовину состоявший из наставлений, заканчивалось письмо общими словами; в душе я был недоволен. Всякий раз, когда во дворе ветер шелестел в бамбуке или луна подымалась над бананом у окна, меня охватывали мысли о Юнь и я погружался в мир мечтаний.

Учитель догадался о моем состоянии и тотчас написал отцу, а затем дал мне задание из десяти тем и на время отослал домой — я был счастлив, как солдат пограничного гарнизона, отпущенный, наконец, на волю. Я нанял лодку, и четверть часа показались мне годом. Прибыв домой, я сперва зашел к матери справиться о ее здоровье, а потом уже к себе. Юнь поднялась мне навстречу, мы взяли друг друга за руки и не проронили ни слова. Мы будто погрузились в сон: наши души улетели и рассеялись словно дым и туман. Когда я очнулся, у меня звенело в ушах, я не сразу сообразил, где я.