Шесть тетрадок - [7]

— Слушай, Мишка. Вы придумали замечательно. Великолепно. Знаешь, я, как и ваша учительница, сроду не писал летописей и понятия не имею, как их писать. Но я журналист, и я знаю одно: надо поговорить с живыми людьми. С теми, кто строит метро. Где находить людей — скажу. Дам имена и адреса. Приходите, буду помогать. Но запомни: метростроевцы — люди очень занятые. Расспрашивать можно, а надоедать нельзя. Такое правило. Вот тебе два адреса для начала: знатный проходчик — Катаманов и инженер Самойлов.

— Катаманов! — Мишка понял, что сегодня день совпадений. У каждого человека изредка бывают такие дни. — Это же нашей Катерины отец. Мы с Катькой в одном классе учимся — вот так я сижу, а так она.

— Восхитительный случай, — сказал Мельниченко. — Я записал тебе номера шахт. Только через дорогу переходи осторожно.

— Да я уже в пятом классе, — обиделся Мишка.

— Вот забыл. Извини.

— Мельниченко! — позвала Милочка-Матрёшка. — Готова твоя передовая. Интересно написано.

— Спасибо, милая Милочка.

— Я тебе не милая. — Милочка отвернулась.

— Мельниченко, — спросил Мишка тихо, — это она не приходит и не приходит?

— Проницательный ты человек, — сказал Мельниченко, — историк Мишка из пятого класса. — Мельниченко вздохнул. — Пока, Мишка из пятого. Заходи. Катаманову от меня привет. Пусть дочь Катерина и возьмёт у него материал. А ты валяй к инженеру Самойлову. Я его завтра увижу, предупрежу. Пока.

Сегодня отец дома

Николай Трифонович Катаманов сидит за столом, накрытым зелёной клеёнкой в цветочках и пьёт чай из толстой кружки. Ручка у кружки отколота, он обхватил горячую кружку руками и от удовольствия и тепла прикрыл глаза.

Он громко откусывает сахар.

Катя сидит напротив отца и не отрываясь смотрит на него. У отца широкие плечи, ноги в тёплых носках вытянуты под столом. Чай горячий, баранки свежие, а сахару сколько хочешь. Хорошо, когда отец дома. А то как уйдёт к себе на шахту, так и не приходит сутки, а то и больше.

— Папка, почему ты пьёшь вприкуску? У нас сахару сколько хочешь.

— Привык. — Отец поглядывает сквозь пар на синюю прозрачную сахарницу. — Долго было не сколько хочешь, а теперь привык, мне так вкуснее. Ты, Катерина, пей внакладку. И хлеб маслом потолще намазывай. Я иногда думаю: твои дети, наверное, станут есть каждый день один только шоколад и мармелад. А по праздникам тогда что? По праздникам мороженое и пирожное.

Катя машет руками: придумает папка, у неё и детей никогда не будет, она и замуж никогда ни за что не пойдёт. Ей уже одиннадцать лет, а в неё ещё никто ни разу не влюбился. В Таню Амелькину всё время влюбляются, почти все мальчишки из класса. Подумаешь, красавица!

— Папка, расскажи про метро. Мы пишем историю метро. Расскажи. А то ты всё в шахте и в шахте. Когда я тебя вижу? Почти никогда и не вижу.

— Хотел поспать, — отвечает отец. — Но ты же не дашь спать, пристанешь с разговорами.

— Пристану, — говорит Катя. — Мне все ребята в классе завидуют, что у меня папка метростроевец. А что я про метро знаю? Я про метро не больше какого-нибудь Мишки знаю.

— Кто же этот Мишка?

— А ну его. Из нашего класса. У него отец бухгалтер, и Мишка на арифметике лучше всех считает. Раз — и сосчитал. Я его прошу вчера: «Мишка, не будь воображалой, дай задачу списать». Знаешь, что он ответил? «У тебя отец на Метрострое работает, а ты простую задачу решить не можешь? Решай сама». И показал фигу.

— Молодец парень, — говорит отец. — Уважает Метрострой. А ты что же, сама не можешь простую задачку?

— Какая же она простая? Она очень даже трудная. И незачем фиги показывать. Амелькиной небось фиги не показывает. Подумаешь, красавица. Меня, если умыть, я тоже красивая.

Катюша придвигает свой стул к дивану.

— Ты, папка, ложись отдыхай и рассказывай. Только не засыпай сразу, как в тот раз. А я буду около тебя сидеть и слушать. Не отвлекайся.

— Хитрая ты — не отвлекайся. Ну ладно, расскажу. Про сбойку тебе расскажу.

Сбойка

Когда отец рассказывает, Катя будто видит перед собой картину.

Идут тоннели из двух шахт навстречу один другому. Посредине надо встретиться, пробиться друг к другу. Это и есть сбойка.

Сбойка двух штолен, тринадцатой и четырнадцатой, была назначена на определённый день — двадцать шестое марта тысяча девятьсот тридцать четвёртого года.

Завтра сбойка. Бригадир проходчиков Николай Трифонович Катаманов собрал бригаду и сказал:

— Должны мы соединиться, по-нашему — сбиться, с той штольной день в день, как намечено планом. Двадцать шестого — значит, двадцать шестого.

Накануне, двадцать пятого, вся бригада работала изо всех сил — надо было пройти оставшиеся метры. Отбойные молотки стучат, как пулемёты. А чем не бой? Проходчики не успевают пот со лба смахнуть. Катаманов сегодня ходит злой.

— Наш-то злой ходит, — говорит молодой проходчик Серёга.

Бригадир услышал, но не улыбнулся, ничего не сказал. Не поглядел на Серёгу. Без этой злости ни в одном деле ничего не сделаешь.

Наступило двадцать шестое. И всё-таки на этот день оставалось ещё четыре метра. По земле пройти четыре метра ничего не стоит: прыг-скок — вот и четыре метра. А под землёй? Четыре метра — это четыре нормы. Порода попалась твёрдая — столько не пройти никак.