Шесть граней жизни. Повесть о чутком доме и о природе, полной множества языков - [31]
Тело у муравья было действительно своеобразное. Голый хитиновый скелет металлически влажно блестел; глаза были не только маленькими, но состояли из фасеток, так что встретиться с ним взглядом я не могла. Все знания о муравьях я почерпнула из книг и научных занятий. Энтомолог Карл Линдрот, например, написал детскую книжку о муравье по имени Эмма, основанную на фактах из жизни муравьев; мой учитель биологии читал ее нам вслух. Отважная Эмма встречалась там с муравьиным львом, с муравьями-разбойниками и с осами-паразитами, а в конце концов даже заблудилась. Дело в том, что один членик ее усика отломился, когда при рождении муравей-нянька несколько небрежно вытащил ее из кокона. Может, что-нибудь этакое случилось и с муравьем в палатке? Что он чувствовал? Несколько лет спустя мне довелось увидеть увеличенные рентгеновские снимки мозга муравья, где разные области были окрашены в разные цвета. Они светились, как церковные витражи. А в рентгеновском фильме я видела, как бьется сердце насекомого. Оно не походило на мое, но точно так же пульсировало жизнью.
Муравей как парализованный сидел в углу непостижимой палатки. Под темным небом он был так же мал, как я, и стал для меня тогда воплощением совершенно одинокого существования. И как раз то, что оба мы были замкнуты в собственных переживаниях, обеспечивало нам некую общность. Мы были одиноки рядом друг с другом. Одновременно я всё же чувствовала своим беспокойным сердцем, что мы не острова, вообще никто не остров. Я приехала из города, раскинувшегося на островах, соединенных мостами, и именно взаимосвязи создавали целостность. Именно они были жизнью и простирались даже через границы видов.
Вовсе не новость, что писатели соединяют муравьев с экзистенциальными вопросами. Благодаря своей малости муравьи могут иллюстрировать беззащитность в огромном космосе, а несметное их количество подчеркивает незначительность индивида. Только запах царицы способен поддерживать их жизнь. И это выдвигает величайший экзистенциальный вопрос: с нами тоже так? Мы придумали богов, правящих нашими жизнями?
Подобные вопросы занимали бельгийского писателя Мориса Метерлинка, получившего в 1911 году Нобелевскую премию по литературе. В моем литературно-историческом прошлом я сравнивала его пьесу «Слепые» с «В ожидании Годо» Сэмюэла Беккета, которого Метерлинк, возможно, вдохновил. В обоих случаях речь шла о вечном, тщетном ожидании провожатого, и в пьесе Метерлинка он был особенно необходим. Ведь его ожидали слепые. И они не могли видеть, что поводырь среди них. Только он мертв.
Метерлинк известен прежде всего своими символистскими драмами, но он писал также превосходные эссе о биологии. Первую такую книгу он посвятил пчелам, потому что был увлеченным пчеловодом. В 1920‑е годы, когда его попросили написать киносценарий, он, к ужасу продюсера, попытался сделать героиней пчелу. И всё же в своей книге он весьма пренебрежительно отзывался о пчелах-одиночках. По его мнению, им надо совершить скачок от ограниченного эгоизма к братству. Я немного задержалась на его выборе слов, поскольку ни «ограниченный эгоизм», ни «братство» к пчелам не подходят, но поняла, что он просто высоко оценивал жизнь в улье.
В еще большей степени он идеализировал муравьев и в 1930 году написал книгу эссе и об их жизни. Писатель-символист, он мог в одной-единственной муравьиной куче усмотреть образ нашей собственной судьбы. Ведь о тайне жизни нам известно не больше, чем муравьям. Впрочем, подчеркнутым символизмом книга не страдала, зато была полна захватывающих фактов, и я невольно заинтересовалась муравьями.
Их жизнь Метерлинк описывал очень красиво. Всё начиналось с маленьких, почти невидимых яиц; муравьи старательно их облизывали, тем самым подкармливая. Возможно, организованность муравьиного общества возникла как раз благодаря необходимости непрерывно заботиться о потомстве, размышлял он. Ведь нечто подобное говорили и о нашем обществе, и в личинках, появлявшихся из яиц, ему виделись чуть ли не человеческие формы. Под микроскопом они напоминали угрюмых младенцев с насмешливым выражением лица, а порой мумий в капюшонах, лежащих в сикоморовых саркофагах. Все яйца походили одно на другое, кроме того, из которого вылупится царица.
Когда ей помогли выбраться из кокона, по бокам у нее висело что-то вроде покрывала. Это были крылья. Когда я вдумалась, у меня даже голова закружилась, ведь крылья были напоминанием о крылатой праматери муравьев. Благодаря им миллионы лет приземленной жизни на один день, на решающие мгновения упразднялись. За несколько минут кружения высоко над будничными муравьиными тропами каждая крошечная особь могла стать началом нового.
Так случается ежегодно в совершенно особенный вечер, между пятью и восемью часами. После дождя, разрыхлившего почву, светит солнце, воздух насыщен семидесятипроцентной влажностью. Как муравьи узнают об этом, непонятно, но ошибок никогда не бывает. Начиная с полудня муравейник буквально кипит, когда молодых муравьиных цариц препровождают на поверхность.
О небе они ничего не знают, но крылья уносят их в полет. Они не одиноки. Каждая новорожденная царица в округе взмывает ввысь, и то же самое делают крылатые муравьиные царевичи, которые их оплодотворят. Кажется, будто все они действуют согласованно, чтобы перемешать муравьиные сообщества и уменьшить близкородственное спаривание.
