Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона - [49]

— Понятно, символы тайны, смерти и времени, а комната при этом крепко заперта. Так?

— Так. Дверь даже не трепыхнулась под моей рукой.

— На четвертом этаже, Ватсон, комната не была закрыта, а на полу — отчетливые следы.

— Именно! — изумленно подтвердил я. — Но скажите, Холмс, откуда вы знаете все это, если не видели своими глазами?

— Почему же не видел, все прекрасно видел.

Я озадаченно воззрился на Холмса:

— Но, насколько мне известно, вы не покидали своего кресла на первом этаже?

— Совершенно верно, не покидал.

— Тогда что же, остается… спиритизм?

— Умоляю, Ватсон, не поминайте при мне этот ваш любимый спиритизм, он ставит все с ног на голову, сводит на нет все мое искусство сыщика, не предлагая ничего взамен, и к лицу лишь старым девам, которым уже ничто не к лицу. Все много проще, друг мой. Древние мудрецы гораздо более зорким глазом считали ум. Обычный глаз может смотреть и не видеть. Вот вы смотрели на одинокую колею. Смотрели и не видели. А ум если уж смотрит, то и видит. Я видел все это, потому что раз-мыш-лял! Но я вас кажется перебил.

— Нет-нет, Холмс, мне было очень интересно это ваше ирреальное расследование, — совершенно искренне заверил я.

— Ну, так дополним его реальным вашим.

— Что ж дополним.

И я стал рассказывать, входя во все подробности с усердием зубрилы, не желавшего упустить ничего из вызубренного, хотя и считал, что Холмс слушает меня более из снисхождения.

Поэтому и закончил рассказ без особого энтузиазма.

И каково же было мне услышать…

— Превосходно, Ватсон! Пре-вос-ход-но! По крайней мере, два момента из вашего рассказа являются поистине ключевыми, и без вас я не скоро бы до них додумался! — он даже привскочил от возбуждения, но лодыжка заставила его снова лечь.

— Вы молодчина, Ватсон! В вас дремлет незаурядный актер и такой же незаурядный, простите за откровенность, авантюрист! Пожалуй, я сам не справился бы с этим заданием лучше.

Не надо объяснять, как я был польщен и тронут, в кои-то веки сподобившись такой похвалы, потому и решился спросить:

— А какие это два момента, Холмс, можете сказать?

— Охотно! Первый момент — царапина на подметке «Вильямса и Аттисона», второй — детский спектакль!

— А кровавые следы в подвале? — напомнил я, невольно понизив голос.

— О да, эпизод этот весьма впечатляющ! Следы, ведущие в подвал, лужа крови, кровавый носок, тень на ступенях, осторожные шаги и душераздирающий звук крышки… все эти драматические подробности несомненно украсят очередной ваш рассказ, Ватсон, но нашему делу, увы, вряд ли помогут.

— Как?!

— Да так, похоже, это не более чем побочные эффекты.

— Побочные эффекты, Холмс? Но у меня до сих пор мурашки по коже, как вспомню.

— Думаю, они и у того, кто крался тогда в подвал.

Побочные эффекты?! Я пожал плечами, вспомнив, как бешено колотилось мое сердце, когда из-за закрытой двери прачечной до меня донесся зловещий звук крышки бака.

Холмс как-то виновато улыбнулся и, будто отвечая на мои мысли, произнес:

— Друг мой, вам осталось потерпеть совсем немного. Обещаю, что отвечу на все ваши вопросы и недоумения. А теперь время дорого.

Я непроизвольно вздохнул.

— Уверяю вас, Ватсон, если в течение ближайшего часа я не раскрою это дело, можете со спокойной совестью обозвать меня «скотлендярдовцем»!

— В течение ближайшего часа?! Вы не оговорились, Холмс?

— Нет, не оговорился, мне требуется только как следует сосредоточиться. Какая-то малая малость постоянно от меня ускользает… — в досаде он махнул рукой.

Подумать только, ему осталась какая-то малость, а я давно уже перестал понимать что бы то ни было. И сейчас, когда путаница образовала совершенно головоломный узел, и не было, кажется, никакой надежды его распутать, я ждал, что Холмс, как славный македонский полководец, соберется с силами и просто разрубит его одним махом. Потому и уселся поудобнее, желая со всем вниманием наблюдать эффектную развязку. За окнами шумел сильный дождь, поглощая все звуки и краски. В дождь всегда хорошо думается, создается ощущение отгороженности от мира и особенной внутренней тишины. Я сидел с «Вестником психологии» на коленях, но не читал, а исподволь разглядывал моего друга. Лицо Холмса осунулось, темные волосы, обычно тщательно расчесанные на косой пробор, теперь растрепались, лихорадочный взгляд блуждал, и мыслями своими он явно пребывал не здесь. Мне припомнился один вдохновенный афганский аскет в час намаза, когда-то меня поразивший, сходство было удивительное.

Время тянулось медленно, дождь все усиливался, я встал и подошел к окну. Дома на противоположной стороне Бейкер-стрит казались призрачными, полупрозрачными и пустыми внутри, как в страшном детском сне, когда невозможно отличить свой дом от чужого и непередаваемый ужас сжимает сердце. «Ты потерялся! И никогда больше не попадешь домой. Никогда-никогда!» И дождь, будто желая предельно обострить тягостное впечатление, захлестал по стеклам с новой силой, окончательно стерев и без того размытые очертания домов.

Но тут Холмс передвинул настольную лампу, и она, золотым пятном отразившись в окне, мгновенно разрушила этот фантастический мир.

— Не вспомните ли, Ватсон, когда была разгромлена банда Дребадана?