Шерлок Холмс и рождение современности - [22]

, или социалисты, вроде Уильяма Морриса[13], — все они сходились в том, что промышленность изуродовала Соединенное Королевство, что здешние города и архитектура безобразны, что фабрики напоминают ад и что индустриализм следует заменить возвращением к устоям более старым, предпочтительно — средневековым. <…> Этот испуг, эта реакция на развитие промышленности, а более всего — на индустриальный город, повлияли на вкусы среднего класса (а вкусы рабочего класса, согласно Уинеру, неизменно следовали за ними). Теперь идеалом стал коттедж в деревне <…>. Настоящая Англия, утверждали комментаторы левые, правые и стоящие посередине, находится в сельской местности — несмотря на то что с середины XIX столетия (тогда это произошло впервые в мировой истории) большинство жило в городах»[14]. Шерлок Холмс — один из главных критиков этого социального цайтгайста, основанного на страхе и трусливом стремлении сделать вид, что урбанистической современности в Англии не существует, что модерн не наступил. В «Медных буках» они с Ватсоном едут в поместье Рукасла в Хэмпшире; стоит прекрасный весенний день, и доктор пытается обратить внимание друга на прелести сельских ландшафтов. Холмс же произносит следующую тираду: «Знаете, Уотсон <…> беда такого мышления, как у меня, в том, что я воспринимаю окружающее очень субъективно. Вот вы смотрите на эти рассеянные вдоль дороги дома и восхищаетесь их красотой. А я, когда вижу их, думаю только о том, как они уединенны и как безнаказанно здесь можно совершить преступление. <…> Они внушают мне страх. Я уверен, Уотсон, — и уверенность эта проистекает из опыта, — что в самых отвратительных трущобах Лондона не свершается столько страшных грехов, сколько в этой восхитительной и веселой сельской местности. <…> И причина этому совершенно очевидна. То, чего не в состоянии совершить закон, в городе делает общественное мнение. В самой жалкой трущобе крик ребенка, которого бьют, или драка, которую затеял пьяница, тотчас же вызовет участие или гнев соседей, и правосудие близко, так что единое слово жалобы приводит его механизм в движение. Значит, от преступления до скамьи подсудимых — всего один шаг. А теперь взгляните на эти уединенные дома — каждый из них отстоит от соседнего на добрую милю, они населены в большинстве своем невежественным бедняками, которые мало что смыслят в законодательстве. Представьте, какие дьявольски жестокие помыслы и безнравственность тайком процветают здесь из года в год».

Перед нами очень точное и трезвое высказывание, в котором этическое является прямым следствием социального. Холмс здесь (впрочем, и практически во всей шерлокиане) выступает как убежденный сторонник «современности», как человек модерна, рационально понимающий мир, в котором живет, наблюдатель, не оставляющий никаких шансов социальным или иным иллюзиям. Зло — здесь, в деревне, так как прогресс, сколь бы уродливыми ни казались его проявления, сюда пока не пришел. Но еще хуже, отвратительнее зло там, куда прогресс на самом деле пришел, но все еще прикидывается сентиментальным душкой-сквайром. Зло коренится в обмане, в потере идентичности, в создании фальшивой личности — неважно, всего общества или конкретного человека. В этом пытаются преуспеть пропагандисты старой доброй Англии, тем же самым занимается и злодей Джефро Рукасл. В обоих случаях помыслы явно нечисты.

В отличие от Рукасла, доктор Гримсби Ройлотт действует прямее и экзотичнее. Он представитель правящего, но уже деградировавшего класса, оттого затея его носит более старомодный и более беспощадный характер. Не запереть дочь в задней комнате, не заставить ее отдать ему собственность, а просто убить. Так вернее; мертвые не побегут венчаться в церковь с первым встречным. Неспособный, как типичный аристократ, ни к какой созидательной деятельности, он затеял в своем доме триллер в духе готической прозы конца XVIII — начала XIX века, да еще с заметным колониальным душком — абсурдный ремонт, привинченные к полу кровати (просто какой-то Эдгар По), бесполезные вентиляторы и шнурки от звонка, наконец, смертоносная гадюка, кусающая полуобнаженную грудь падчерицы, то ли смерть Клеопатры, то ли пародия на грехопадение. И, в сущности, злодей-доктор одержал победу — одну падчерицу убил, вторая оказалась настолько запугана, что так и не смогла насладиться свободой и умерла через несколько лет после его гибели. Отравленная отчимом, она не вынесла современного мира, который открылся ей за пределами усадьбы Сток-Морен.

Преступление мистера Уиндибека, напротив, чисто городское. Он женился на вдове хозяина паяльной мастерской, торгует вином, а чтобы обмануть падчерицу, изображает кассира. Сама мисс Мэри Сазерлэнд работает машинисткой. Можно даже более-менее локализовать место действия рассказа — это район лондонских вокзалов Юстон, Кингз-Кросс и Святого Панкраса плюс Тоттенхэм-Корт-роуд[15]. «Установление личности» интересно анализировать прежде всего с историко-социальной точки зрения; я бы рискнул даже сказать, с вульгарно-марксистской. Покойный мистер Сазерлэнд занимался производительным трудом, был нестроевым бойцом армии промышленной революции. Судя по стоимости его мастерской (4700 фунтов, сумма, большая по тем временам), бизнес шел хорошо, у Сазерлэнда были наемные работники и даже «старший мастер мистер Харди». Его преемник на брачном ложе миссис Сазерлэнд заниматься производством решительно не хочет, утверждая, что какие-то там паяльные работы совсем не комильфо для его статуса виноторговца; он заставляет вдову продать мастерскую — но при этом совершенно непонятно, куда пошли вырученные деньги. Вряд ли Уиндибек вложил их в свое дело — он ведь всего лишь коммивояжер, не больше. Получается, что четыре тысячи семьсот фунтов помещены либо в банк, либо в ценные бумаги. В ценные же бумаги вложено и наследство мисс Мэри Сазерлэнд (2500 фунтов); при четырех с половиной процентах годовых это дает сто фунтов в год — те самые, кстати, которыми в «Медных буках» мистер Рукасл сначала заманивал в гувернантки Вайолет Хантер. Судя по всему, это неплохой доход для одинокой девушки, вот и Холмс то же самое говорит: «Получая сто фунтов в год и прирабатывая сверх того, вы, конечно, имеете возможность путешествовать и позволять себе другие развлечения». У мистера Уиндибека с его женушкой — если они вложили деньги хотя бы на тех же самых условиях, как и покойный дядюшка Нэд, — доход должен быть почти в два раза больше, плюс заработки винного коммивояжера, получается неплохо для скромных буржуа. Но нет, оказывается, что без ежегодных ста фунтов Мэри они просто не проживут — иначе зачем так сильно рисковать? Ведь отчим, выдающий себя за возлюбленного падчерицы при живой жене, — это покушение на двоеженство с явным инцестуальным подтекстом, что бы там Холмс ни говорил о юридической недосягаемости мистера Уиндибека. Впрочем, в те времена на подобные преступления действительно смотрели сквозь пальцы и больших тюремных сроков уже не давали. И главный вопрос: зачем этому проходимцу столько денег? Ответ напрашивается: женившись на обеспеченной вдове на пятнадцать лет его старше (плюс доходец падчерицы), Уиндибек тратит деньги на любовницу или на любовниц. Скорее всего, он вообще не был никаким винным коммивояжером, а просто жил на два дома, что, естественно, требует средств. То, как он окрутил несчастную мисс Мэри, говорит, что опыт обхождения с женским полом у него был — и немалый. Итак, жиголо, брачный аферист, авантюрист в старом европейском смысле этого слова паразитирует на добропорядочном семействе времен промышленного роста; собственно, перед нами еще один лик викторианства — не парадный, без основательных джентльменов в клетчатых панталонах, без краснорожих деревенских сквайров, но тоже очень узнаваемый.