Шепот звезд - [42]

— Хрен с ним, с замком, — разозлился механик. — Я спрашиваю: вы уверены, что нога не отвалится?

— Надо глядеть на месте, — ответил Иван Ильич, отдавая карточки механику.

— Отдохнете с дороги? Вы ведь не спите третьи сутки — я подсчитал. Слышите, звонят к обеду?

Он надеялся мягко и ненавязчиво протянуть резину и дождаться подвижки льдов — тогда риск перегона отпадет сам собой. Но его мелких уловок не заметил ни КВС, ни тем более простодушный старик.

— Отдых отставить, — сказал он, направляясь к тележке, уже стоящей на льду. — Покатим ее.

— Семь километров, — напомнил механик.

Иван Ильич только отмахнулся и пошел к самолету. Выкинул на снег предусмотрительно заготовленные лямки.

— Как бурлаки на Волге, — пояснил он безо всяких потуг на юмор.

— Через торосы? — спросил механик, радуясь, что тракторы вышли из строя.

Но тут показался трактор с платформой, на которой обыкновенно возили лед для камбуза и бани.

— А на платформу — брус, — распорядился Иван Ильич с таким безмятежным видом, словно не сомневался в появлении трактора, и приветливо помахал трактористу, которого знал еще по Антарктиде.

— Вы и без меня бы один укатили тележку! — крикнул тракторист.

— Укатил бы, — согласился Иван Ильич.

Все захохотали.

* * *

Махоткин в свое время был не менее знаменит, чем Водопьянов (с которым вместе на двух самолетах Р-5 с открытыми кабинами прокладывал трассы на Землю Франца-Иосифа — ЗФИ), Чкалов, Мазурук, Козлов; и если на географической карте мелькали имена людей, до открытия одноименных географических пунктов отношения не имеющих (Земля Франца-Иосифа, Молотов, Калинин, Загорск, Чкалов), то остров Махоткина был открыт им самим. И вряд ли подлежал, в отличие от города Чкалова, переименованию. Имя Махоткина (по недосмотру) оставалось на карте даже во время его пребывания в Норильских лагерях, куда он попал за ироническое отношение к полководческим талантам товарища Сталина. (Единственный, наверное, случай в истории нашей географии: опальные деятели тотчас же теряли право украшать собой карты. Например, Троцк.)

Он летал в те времена, когда летчики бывали, как поэты, и талантливыми и бездарными, великими и никакими. И гибли, как настоящие поэты, в молодости.

Он летал на всем, что вообще могло летать, а в Норильске время от времени подлетывал на По-2. Умный Авраамий Завенягин, начальник Норильскстроя, высокий чин НКВД, друг «легендарного ледового комиссара» Шмидта, давал возможность специалистам-зэкам работать по специальности (Урванцеву, например), так как сам был в некотором роде пострадавшим (до Норильска он служил замом наркома тяжелой промышленности, что вынуждало красоваться в нелюбимой народом униформе НКВД. В самом деле, грех было вкладывать кайло в руки виртуоза пилотажа.

После реабилитации Махоткин не мог пересесть на реактивную технику, так как был и для поршневой списан вчистую по здоровью.

Однажды он, сидя с «Мотей» (Матвеем Ильичом Козловым) на обочине аэродрома, глядел на взлетающие и садящиеся самолеты; к ним подошел техник-затейник и спросил:

— А вы могли бы взлететь на таких лайнерах?

— Я не умею двигатели запускать, — отозвался Матвей Ильич.

— На то есть бортмеханик или инженер, — уточнил техник.

— Сумел бы.

И поглядел своими добрыми голубыми глазами на Махоткина.

— Как-нибудь попробую, — отшутился тот.

Переход с поршневой техники на реактивную для многих авиаторов сопровождался душевными травмами. Наверное, что-то похожее происходило при переходе с немого кино на звуковое: иные звезды немого не стали таковыми звукового. Некоторые (если не большинство) механики из стариков не «чувствовали» новой техники, хотя «все» знали и успешно сдавали экзамены в УТО (учебно-тренировочном отряде). Этот переход можно сравнить и с переходом в другую стихию, где в любом случае память о старых ощущениях будет создавать чувство неуверенности, а порой и страха. Изменение скоростей было переходом в иное небо.

Пилотам переход на новую технику давался легче, но также требовал болезненной перестройки психики на другие скорости. И разумеется, учеба, учеба. Многие полярные асы так и не пересели в кресла самолетов с турбовинтовыми двигателями, будто бы по здоровью. А иные ворчали: «Авиация не та!» — и тосковали по авиации эпохи рыцарства, когда на самолетах не было отхожего места.

Те же, кто сумел более или менее перестроить свой внутренний состав на новые ощущения, шутили:

— Летчику надо знать всего пять движений: штурвал на себя, от себя, вправо, влево и — в кассу.

Махоткин и теперь при первой возможности занимал правое кресло и говорил:

— Не будете возражать, если поработаю вторым автопилотом?

— А что, получается нормально! — снисходительно хвалили старика молодые пилоты. — Берем в экипаж.

Когда самолет, доставивший грузы для ремонта «шестьдесят шестой», ушел, молодой второй пилот подхватил сумку и портфель Махоткина.

— Я понесу, — сказал он смущенно и, наверное, покраснел, если б его лицо не было пунцово-красным «от климата».

— Сам хожу пока без костылей, — отозвался Махоткин.

— Потом буду хвастаться, что поднес сумку Махоткина… Знаете, я однажды поднес чемодан Урванцева в Дудинке.