Шепот гремучей лощины - [95]

Влас вздохнул, натянул на лицо шарф, взял в руки саперную лопатку. Действовать нужно аккуратно, но быстро, пока еще хоть что-то видно. Потому что включать фонарик в непосредственной близости от усадьбы опасно. Может заметить кто-нибудь из охраны.

Он работал быстро, сцепив зубы. Где лопаткой, где голыми руками. Он откопал их всех. Тридцать шесть человек. Все мертвее мертвых. Тридцать шесть мужчин и ни одной женщины. То ли от работы, то ли от чего-то еще в ушах зашумело. Курить захотелось просто невыносимо сильно! Влас уселся в стороне от разоренной могилы, сдернул с лица шарф, концами его вытер перепачканные в земле, дрожащие руки. Выбил из прихваченной у Грини пачки папиросу, сунул в рот.

Вот и сделано дело… Дело сделано, а результата нет. И расспросы тех, кто спасся из Гремучего ручья, ни к чему не привели. Они ничего не знали. Или молчали. По злому умыслу ли или из страха, еще предстояло выяснить. Ему еще многое предстояло выяснить. По перепачканной грязью щеке скатилась слеза. Влас зло стер ее тылом руки, сделал глубокую затяжку, такую, что аж засвербело в груди. Не знал он сейчас, радоваться ему или убиваться от того, что результата нет. Сердцем чувствовал, что хороших новостей для него нет и не будет. Но он же следователь, он не сердцем должен думать, а мозгами!

Вот сейчас докурит папиросу и подумает. Очень крепко подумает! Если потребуется, снова землю будет рыть. И в окрестностях усадьбы, и на территории. Потому что он должен знать! Потому что без правды как ему теперь жить?..

За спиной что-то хрустнуло в тот самый момент, когда непотушенный «бычок» полетел к ногам. Влас обернулся с той стремительностью, которую выработал в себе еще в молодые годы. В молодые годы выработал, а в зрелые не растерял.

Поначалу он подумал, что это Зверобой. Не усидел в засаде, решил проведать, как там товарищ командир. Фигурой и ростом похож, шапка меховая на голове. Раз шапка, значит, точно не фриц.

А потом человек шагнул к нему, и в одночасье стало ясно, что и не Зверобой это, и не человек…

Мужичок в грязной, залитой чем-то черным телогрейке, в сбившейся на затылок шапке-ушанке, с худыми запястьями, торчащими из коротких, не по росту, рукавов. Все это было бы нормальным, если бы не лицо. Лицо у мужичка было не-человеческое. И не нужно быть следователем с двадцатилетним стажем, чтобы это понять. Для того, чтобы это понять, достаточно вспомнить рассказ Зверобоя. К Власу приближался не человек, а восставший мертвец. Сам ли откопался или с его помощью, Влас не знал. Знал он только одно: вот это черноглазое, большеротое существо голодно. И голод его такого плана, что прямо сейчас нужно решать, что делать: уносить ноги или вступать в бой. Потому что секунда промедления – и будет поздно.

Влас никогда не был трусом и интуиции своей привык доверять. Вот у Грини – чуйка, а у него профессиональное чутье. И чутье это криком кричало, что не врал Зверобой, ходят по Гремучей лощине мертвяки!

Ну, а раз ходят, значит, нужно с ними что-то делать, как-то останавливать. Не привык Влас бегать от опасности, какой бы она ни была, привык смотреть своему страху в глаза. Вот и посмотрел…

Глаза у страха были черные, как бездонные колодцы. Из чувств в них был только голод.

– Стой, стрелять буду, – велел Влас тихо, но строго.

Разумный человек сто раз подумает, прежде, чем броситься в бой, но то человек… Да и сам он прекрасно понимал, что стрелять опасно, что выстрелы могут привлечь ненужное внимание. Оставалась рукопашная.

Для рукопашной лучше всего годился топор, рукоять которого удобно легла в ладонь. Влас замахнулся в тот самый момент, когда мертвец с голодным урчанием бросился на него. Остро наточенное лезвие вонзилось в плечо мертвецу. Был бы он живой, уже бы криком кричал от боли, но мертвому, видать, не больно. Влас потянул топор на себя, и мертвец ринулся следом, из разверстой раны на землю не упало ни кровинки. Вот такие дела. Впору поверить и в оборотней, и в черта лысого. Только нет времени. Совсем нет!

Когда тварь бросила во второй раз, Влас уже бил, не жалеючи, со всей мочи. Э, нет! Никуда он не уйдет, пока не разберется, что тут такое происходит, откуда взялось это визжащее исчадие! Жаль, стрелять нельзя, с автоматом было бы сподручнее.

А исчадие оказалось сильным, это только на вид – хлипкий мужичок, а на поверку – монстра, неутомимая и смертельно опасная. От одной когтистой лапы Влас увернуться успел, а вот вторая задела, прочертила черным когтем борозду от глаза до подбородка, пустила кровь. То ли от вида крови, то ли от запаха ее исчадие окончательно ошалело. Теперь оно нападало, а Влас отбивался. Крутился волчком, махал топором, что мельница крыльями. Возникло чувство, что бьется он не с одним мертвяком, а с тремя, как минимум. А еще возникло чувство, что еще немного – и ему хана! Тянулось исчадие к его лицу, примерялось к обмотанной шарфом шее, и кровь в жилах холодела от этого взгляда. Потому что мало осознать, что борешься ты не с живым человеком, а с восставшим мертвецом. Вот прямо сейчас, в это самое мгновение, приходило понимание – если не сдюжит, не просто попрощается с жизнью, а станет закуской. А как сдюжить, если все удары, нанесенные топором, остаются без внимания, останавливают исчадие лишь на мгновение, но не убивают. Мертвое умереть не может! Вот так…