Шепот гремучей лощины - [59]

Ковш из ее рук Григорий принял с улыбкой. На сей раз смотрел он не ей в глаза, а куда-то на шею. Или в вырез блузки? Лидия скосила взгляд вниз, убедилась, что с блузкой у нее все в порядке, пуговка расстегнута лишь самая верхняя, и в вырезе ровным счетом ничего не видно. Да Григорий уже и отвернулся, слегка поморщившись при этом. От боли поморщился, или это ее присутствие его раздражало? Обижаться Лидия не стала, отошла к окошку, замерла в ожидании дальнейших распоряжений. Ей думалось, что Зосимович станет расспрашивать Григория о событиях, предшествовавших ранению, но Зосимович не стал, он сделал короткие распоряжения по уходу, велел звать в случае чего и ушел. Лиде и самой хотелось уйти. Под взглядами этих двоих ей было неловко. Мальчишка весь в отца – у него такой же пронзительный и насмешливый взгляд. Нет, пожалуй, мальчишка злее. Сын злее, а отец… опаснее. Откуда пришла эта уверенность, Лида не знала, просто приняла ее как данность. Человек, что сейчас лежит на импровизированном операционном столе, опасен. Для кого именно, еще предстоит разобраться, но интуиции своей Лида привыкла доверять еще со времен работы в подполье. Интуиция криком кричала, что с Григорием нужно держать ухо востро. Может он и герой, спасший людей от верной гибели, может и добрый человек, но было в нем что-то такое, от чего кожа покрывалась мурашками и хотелось закутаться в пуховую шаль до самого носа.

– Ты ведь тоже всю ночь на ногах, – сказал Григорий тихо. Лида подумала, что он обращается к Мите, а оказалось, что к ней. И обращается, и смотрит. – Если ты Зосимовичу ассистировала, значит, не спала и устала.

Да, она не спала и устала, но головная боль прошла – и это такое счастье, за которое можно заплатить крепким сном.

– Все хорошо.

– Не спорь. – Он тоже не спорил, он раздавал команды. Это злило. Если бы у Лиды было больше сил, она бы поспорила, но сил не осталось, и она промолчала. – Зосимович сказал, что со мной все будет хорошо, что на мне все заживает, как на собаке. – В этот момент он глянул на Митю, и тот кивнул, словно бы видел в словах отца больше смысла, чем Лида. – Поспи, Лидия Сергеевна, отдохни от трудов. Я тоже посплю. Вот переберусь на койку помягче и посплю. А Митяй за мной присмотрит.

Митя снова кивнул, на Лиду он смотрел насупившись. Странный парень, не такой странный, как его отец, но все же.

– А если что, он тебя позовет. Или тебя, или Зосимовича. Тут можешь даже не сомневаться. Иди, большеглазка.

Ей одновременно и не нравилось, и нравилось то, с какой фамильярностью он к ней обращался. Да и какая она большеглазка?!

– Лидия Сергеевна, – сказала она твердо. – Вот так попрошу ко мне обращаться.

– Как скажете. – Григорий прикрыл глаза, и сразу стало понятно, что вся его бравада – это напускное, что на самом деле чувствует себя он не слишком хорошо. – Митяй, проводи барышню.

– А что ее провожать? – Митяй пожал плечами. – Она тут все лучше меня знает.

– Не надо меня провожать! Лучше позовите меня через час.

Она бы могла поспать и тут, в этом импровизированном лазарете. При других обстоятельствах, при другом пациенте. Этот был странен и опасен, от этого хотелось держаться подальше. До тех пор, пока он не заглядывал ей в глаза… Лида попятилась и едва не упала, переступая порог.

– Осторожнее, Лидия Сергеевна, – в голосе Григория была… забота? – Извините, что не бросился поддержать. Я не в форме, а Митяй манерам не обучен. Упустил я что-то в его воспитании.

Лида ничего не ответила, ей понадобилась вся ее воля, чтобы не хлопнуть дверью. Он был смертельно ранен, еще несколько часов назад никто не дал бы за его жизнь даже ломаного гроша, а сейчас он насмехается над ней, своей спасительницей. Хорошо, пусть настоящим спасителем был Зосимович, но без ее помощи и участия у него бы ничего не вышло.

Снаружи была весна. Вот самая настоящая – с капелью, птичьими трелями и солнцем. Еще день назад все утопало в сыром тумане и казалось, что зиме нет ни конца ни края, а сейчас уже нет никаких сомнений, что весна победила окончательно и бесповоротно. Вот и они победят! Очень скоро победят! Ведь не зря же говорят, что самый темный час перед рассветом.

Перед тем, как уйти к себе в землянку, Лида не удержалась, заглянула в окошко. Внутри царил полумрак, но даже в нем можно было разглядеть, как Митя помогает Григорию перебраться со стола на единственную в комнате койку. Григорий двигался медленно, было очевидно, что движения причиняют ему боль. Но в движениях этих было что-то хищное, и мышцы под кожей перекатывались с этакой звериной ленцой. Те мышцы, что не скрывала повязка. Сколько ему, если у него такой взрослый сын? Лет тридцать пять – сорок ему должно было быть. Зачем она вообще думает про его возраст и смотрит?..

Он обернулся в тот самый момент, когда Лида собралась уходить. Обернулся и посмотрел прямо на нее. Нет, не в глаза, но точно на нее. Его бескровные губы растянулись в ироничной усмешке. Лида отшатнулась от окошка, снова едва не упала. Да что ж это такое?!

16 глава

После завтрака поспать не удалось, потому что их, одного за другим, вызвали на разговор – или допрос? – к Голове, так уважительно партизаны называли командира отряда Власа Петровича Головина. Это был болезненно худой, смертельно усталый дядька с яркой проседью в черных густых волосах, с папиросой, с которой он, кажется, никогда не расставался. Даже когда руки его были заняты, папиросу он крепко зажимал зубами. Севе подумалось, что на ногах командир держится исключительно благодаря силе воли и вот этой лошадиной дозе табака. Ему бы самому поспать, а не допрашивать каждого, кто приходит с той стороны болота. Но Голова думал иначе, Голова с каждым из них разговаривал лично и с глазу на глаз. Антимонии он не разводил, когда задавал вопросы, смотрел очень внимательно, просверливал взглядом насквозь. Да только что Севе эти «сверления» после общения с Ольгой Владимировной и Таней?..