Шельмуфский - [40]

Открытая, нанизывающая эпизоды композиция «Шельмуфского» больше обусловлена характером героя, чем подобная же композиция в плутовском романе. Она испытала также влияние не менее популярной в то время литературы о путешествиях (Reiseliteratur). Паломничества к «святым местам» и особенно великие географические открытия, неизмеримо раздвинувшие рамки представлений о земле, способствовали появлению произведений такого рода. Тридцатилетняя война вызвала ощущение неуверенности и усилила стремление искать счастья за рубежами родины. В этих произведениях правда нередко перемешивалась с вымыслом. В них рассказывалось о заморских странах и их несказанных богатствах, о морских приключениях и волнующих сражениях, о блестящих приемах при дворах иностранных властителей, о диковинной фауне и флоре. Любовь к рассказам о дальних путешествиях была настолько велика, что рассказчик нередко получал специальное вознаграждение за свое повествование. Старинные хроники сообщают, что к «почтенным путешественникам, повидавшим семьдесят две страны», нередко присоединялись «лентяи-подмастерья», которые «не желали ни косить, ни жать, ни вообще работать»,[91] они рассказывали самые невероятные вещи «о дальних странах, в которых никогда не бывали… хвастались тем, чего и вполовину не испытали». Впрямь как Шельмуфский! Уже в «Фацетиях» Бебеля встречается герой, который объездил всю Венецию верхом, а Меландер в сборнике шванков «Забавы» («Jocoseria») рассказывает об одном врале-путешественнике, который побывал в 50 знаменитых городах мира, и притом по полтора года в каждом, хотя к моменту его рассказа ему тридцать девять лет.

В какой-то степени роман Рейтера пародия и на этот род литературы, но форма излюбленных в то время описаний путешествий служит писателю в первую очередь композиционным средством для того, чтобы выявить сущность своего героя. Это не просто путешественник, а хвастающийся путешественник. Пародия же и здесь возникает органически, исподволь, но она вовсе не главная цель повествования.

И поскольку невежественному хвастовству и вранью Шельмуфского удержу нет, то композиционная форма свободной импровизации, когда каждый нанизываемый эпизод свободно и неожиданно изобретается, следуя полету фантазии автора, является лишь по видимости выражением поэтической небрежности (за что Рейтера порой упрекали критики), на самом же деле это – глубоко продуманный художественный прием.

И все же не следует переоценивать композиционного искусство Рейтера, связанного еще прочными нитями со старыми литературными традициями, наивными методами организации художественного материала. Читатель ясно ощущает композиционную скомканность конца романа, внезапно обрывающегося, словно и автору уже надоел этот калейдоскоп эпизодов. Видимо, он не знал, чем закончить роман. Усилия Рейтера сосредоточить внимание на характере героя, при еще сохраняющейся его статичности, пришли в противоречие с архаичной композиционной техникой; органического развития характера изнутри, тесных его связей со средой и глубокой мотивированности ею нет и, следовательно, не может быть и достаточно убедительного, логического завершения произведения.

Таким образом, в сложном взаимодействии с современным ему искусством XVII в, в восприятии и полемике с народной литературой, гробианскими произведениями, романом плутовским и галантно-героическим, описаниями путешествий рождался этот оригинальный реалистический роман, пролагавший пути реалистическому роману XVIII в. Поэтому трудно согласиться с мнением В. Гехта, отрицающим влияние каких-либо литературных образцов на произведение Рейтера.[92]

* * *

«Шельмуфский» был зенитом творчества Рейтера. После создания этого романа его творчество переживает упадок. Причиной этого было не оскудение дарования, а неблагоприятные, даже трагические общественные условия, погубившие художника.

Бесконечные жестокие преследования закрыли ему путь к завершению образования и к карьере. Ученые университета видели в нем только пасквилянта; отсталое бюргерство считало себя задетым, оскорбленным его произведениями. И только студенты, которым он посвятил свою первую комедию, принимали его восторженно. Но этот круг был слишком узок, чтобы обеспечить Рейтеру материальную и духовную независимость.

И он, произведения которого нанесли ощутимый удар феодальному дворянству и его культуре, вынужден был теперь искать покровительства у знати! Это обстоятельство не могло остаться без последствий для его творчества: обличительная сила его снижается.

Уже до окончательного исключения из университета он, видимо, нашел знатных покровителей. Поэтому после приговора Рейтер обратился к Августу Сильному с прошением аннулировать решение университетского суда. И хотя университетское начальство противилось этому, все же приговор был отменен высочайшим указом. В апреле 1700 г. он стал секретарем влиятельного камергера фон Зейфердитца и, обеспечив себе безопасность, мог снова расправляться со своими врагами, в частности, с адвокатом Геце, которого он вывел в лице пьянчужки Инъюриуса (Injurius – противозаконник) в новой комедии «Граф Эренфрид» («Graf Ehrenfried»), которая была представлена 13 мая 1700 г. вопреки всем протестам и жалобам Геце, ибо была напечатана с разрешения курфюрста.