Она засмеялась и повторила:
— Не двигайся. — Карандаш быстро запорхал по бумаге, и вдохновленная Эйвери быстро сделала пару набросков с разных ракурсов. — Готово, — радостно заявила она, укладываясь рядом с Маркусом на кушетку, чтобы показать ему свою работу.
Увидев эти наброски, Маркус окончательно убедился в том, что, как она и сказала тогда в саду, живая натура — это ее стихия. И, как оказалось, ее талант весьма схож с талантом ее пращура, Бакстера Каллена, ведь в колледже Маркус успел насмотреться не только на масло известного художника, но и на его наброски.
— Очень хорошо, — оценил он.
— Ты действительно так считаешь?
Маркус вдруг понял, что положительный отзыв ее удивил.
— А раньше ты свои работы кому-нибудь показывала?
Эйвери покачала головой:
— Обычно я рисую только для собственного удовольствия и изредка выставляю свои работы на анонимные аукционы, где люди далеко не всегда знают, чьи картины собираются купить.
— По-моему, тебе следовало бы подумать о выставке, и, если хочешь, я могу помочь тебе ее организовать.
— Я подумаю, но не уверена, что хочу вот так… выставлять себя напоказ. Ведь обычно я рисую для собственного удовольствия, а когда так, как сейчас с тобой… ведь легко рисовать, когда ты любишь свой предмет.
Маркус резко напрягся. Она только что сказала, что любит его? Вот только сама она, кажется, своей оговорки не заметила, а просто встала и подошла к «Очаровательной даме».
— По-моему, Бакстер ее любил. Тебе так не кажется?
И Маркус лишь с трудом сдержался, чтобы не заявить, что Бакстер Каллен лишь использовал Катлин Прайс, тогда еще носившую имя О\'Рэйли, и любовь там совершенно ни при чем. Но Эйвери все еще смотрела на него в ожидании ответа, так что он поднялся с кушетки и подошел к ней.
— Почему ты так решила? — спросил он, вместо ответа.
— Не знаю, наверное, все дело в том, как он ее изобразил. Я просто не понимаю, как можно создать что-то настолько прекрасное без любви к своему объекту.
— Возможно, похоть, но любовь?… Я так не думаю. Ну разве может здесь идти речь хоть о какой-то любви? Ведь если бы Бакстер Каллен любил Катлин, то отстоял бы ее перед женой или, по крайней мере, обеспечил ей достойное существование после того, как ее так бесцеремонно вышвырнули вон. Нет, этот человек просто использовал беззащитную женщину, здесь нет места для сомнений. Если верить словам деда, Катлин Прайс была честной, порядочной женщиной, которая ни за что не стала бы игрушкой в руках богача по собственной воле. Она трудилась в поте лица, чтобы обеспечить семью, поздно вышла замуж и родила только одного ребенка.
— Ты разве не видишь? По-моему, его любовь чувствуется в каждом мазке. Вот здесь, — Эйвери указала на округлое плечо, — и здесь. — Она провела по линии ключицы.
И Маркус поймал ее руку и прижался к ней щекой.
— Ты излишне романтизируешь это несомненно выдающееся произведение искусства.
Эйвери взглянула на Маркуса, и ей показалось, что в его глазах застыла какая-то невысказанная печаль.
— Иногда нужно уметь смотреть сквозь технику и средства передачи, чтобы разглядеть истинную душу картины.
— Лучше я буду смотреть на тебя, — прошептал он, прижимая ее к себе и целуя, чтобы отвлечь от вопроса, на котором они никогда не смогут сойтись.
А вечером они снова занимались любовью, но уже медленно и нежно, без того безумного огня, что сжигал их утром.
И на этот раз, когда она выкрикнула в порыве наслаждения: «Маркус, я люблю тебя!», он уже точно не мог ослышаться.
Эта короткая фраза эхом отдалась у него в ушах, одновременно вызывая чувство вины и согревая душу. Он бы с радостью принял эти слова, но, к сожалению, не мог себе этого позволить. Ведь что бы там ни было, рано или поздно ему придется уйти от Эйвери Каллен, и когда он уйдет, он обязательно унесет с собой и «Очаровательную даму».
Маркус отправился по каким-то делам «Ваверли», и, гуляя в одиночестве в саду, Эйвери вдруг поняла, как сильно ей его не хватает. Как же просто оказалось привыкнуть к его постоянному присутствию, к непрерывным занятиям любовью. Эйвери никогда не считала себя излишне чувствительной женщиной, но в руках Маркуса ей хотелось забыть обо всем на свете и день и ночь предаваться любви. Но когда две ночи назад она призналась в том, что любит его, она почувствовала в нем перемену. Нет, он не отдалился, но стал каким-то другим.
Любит ли ее Маркус? Или все-таки использует? Эйвери невольно улыбнулась, вспомнив, как они использовали друг друга этим утром, еще перед рассветом, когда он собирался одеться и бежать куда-то на деловую встречу. Что ж, похоже, все так или иначе используют друг друга. И Эйвери уже давно к этому привыкла и даже сумела убедить себя в том, что совершенно не возражает против такого подхода или, во всяком случае, может с ним жить. Но с Маркусом все было иначе, она мечтала, чтобы он нуждался в ней так же сильно, как и она в нем. Причем не только физически.
Вчера он снова ей позировал, так что она уже взялась за кисти и масло, но при этом он снова заговорил об «Очаровательной даме», а она снова отказалась ее продавать. Зачем он так упорно пытается убедить ее расстаться с этой картиной?
