Шелковый путь. Дорога тканей, рабов, идей и религий - [223]

.

Сама идея, что свержение Саддама превратит Ирак в страну с молочными реками и кисельными берегами, представляла собой выдавание желаемого за действительное. Когда войска вошли в Афганистан, политические планировщики отметили, что США «не должны совершать военного вмешательства в постталибский мир, так как США будут активно участвовать в борьбе с терроризмом во всем мире»[2099]. Примерно такие же ожидания наблюдались и в отношении Ирака: войска численностью 270 000 человек должны были понадобиться для вторжения в страну в соответствии с планами, составленными центральным командованием, однако всего через три года понадобилось лишь 5000 пехотинцев. Все это выглядело правдоподобно, когда было представлено на слайдах PowerPoint для тех, кто видел, что хотел видеть[2100]. Предполагалось, что это будут легкие войны, которые будут быстро завершены и обеспечат новый баланс, который будет достигнут в ключевом регионе Азии.

В обоих случаях, однако, войны оказались длительными и дорогостоящими. После падения Багдада и последовавших за этим мятежей Ирак был практически охвачен гражданской войной. В то же самое время реакция на вторжение была такой же решительной, как в случае с Советским Союзом в 1980-е годы. И сейчас, так же, как и тогда, Пакистан оказывал поддержку особенно бескомпромиссным борцам сопротивления. Многие тысячи военнослужащих отдали свои жизни, больше 150 000 американских солдат были сильно ранены, многие получили инвалидность[2101]. На фоне этого сотни тысяч афганских и иракских гражданских лиц, убитых или раненных в ходе военных действий или пострадавших в силу того, что оказались в неправильном месте в неправильное время, под перекрестным огнем, воздушными ударами или рядом со взрывающимися автомобилями, были оценены как «сопутствующий ущерб»[2102].

Финансовые затраты поднимались с поразительной скоростью. Одно недавнее исследование оценивает стоимость участия в войне в Ираке и Афганистане не менее чем в 6 триллионов долларов, учитывая 75 000 долларов за долгосрочное медицинское обслуживание каждой американской семьи и компенсации по инвалидности. Это составило около 20 % государственного долга США в период между 2001 и 2012 годами[2103].

То, что эффект от интервенций был более ограниченным, чем ожидалось, только ухудшило ситуацию. К 2011 году президент Обама почти отказался от затеи с Афганистаном, согласно его бывшему министру обороны Роберту Гейтсу, который осознал всю мрачность ситуации во время встречи в Белом доме в марте 2011 года: «Когда я сидел там, я подумал: президент не доверяет своему командующему (генералу Петреусу), не выносит (президента Афганистана) Карзая, не верит в свою же собственную стратегию и не считает эту войну своей. Он думал о выходе из войны»[2104]. Это описание со злостью повторил президент Карзай, который поднялся, получил поддержку и, по мнению многих, обогатился за счет Запада. «Как нация», отмечал автор Уильям Далримпл, Афганистан сильно пострадал от политики США. Американцы «не сражались с терроризмом, который до сих пор остается на своем месте. Они продолжали уничтожать Афганистан и его народ». Другого пути не было, заявил он: «Это предательство»[2105].

Тем временем в Ираке было нечем похвастаться, кроме больших потерь, высокой цены, которую пришлось уплатить, и крушения надежд на будущее. Через десять лет после падения Саддама Хусейна страна оказалась на нижних строчках рейтинга демократических стран. Уровень соблюдения прав человека, свободы прессы, прав меньшинств, свободы слова и противоборства коррупции в Ираке на тот момент оказались не выше, чем было при Саддаме Хусейне, а иногда даже ниже. Страна была парализована неопределенностью и страхом, меньшинства испытывали катастрофические потрясения и подвергались гротескному насилию. Перспективы на будущее выглядели довольно мрачными.

Это, конечно же, был удар по репутации Запада в целом и США в частности. «Мы должны избегать создания имиджа американцев, убивающих мусульман», – советовал Дональд Рамсфелд президенту Бушу через две недели после событий 11 сентября[2106]. Такая очевидная чуткость была вскоре заменена изображениями заключенных под стражей без суда в «чистилище» Гуантанамо – месте, специально выбранном на том основании, что заключенные могут быть лишены защиты, согласно Конституции США. Исследования подготовки к войне в Ираке в Соединенных Штатах и Великобритании показали, что доказательства были искажены и использовались для манипулирования и получения поддержки решений, которые уже были приняты за закрытыми дверями. Усилия по контролю СМИ в постсаддамском Ираке, а именно переход от свободы слова к использованию журналистами «информации, одобренной правительством США», чтобы подчеркнуть надежды на процветание и демократическое будущее, вызывали воспоминания о советских комиссарах, санкционировавших истории, которые основывались скорее на мечтах, чем на реальных событиях[2107].

Вдобавок ко всему наблюдались внесудебные выдачи, пытки в институциональном масштабе и удары беспилотников в отношении фигур, которые считались (но это не было доказано) угрозами. Это многое говорит об изощренности и плюрализме Запада, где подобные вопросы можно обсуждать в общественных местах и где, с одной стороны, многие ужасаются лицемерию сообщений о превосходстве демократии, а с другой – практикуют имперские обычаи. Некоторые были так потрясены, что решили устроить утечку секретной информации, которая показала, как осуществлялась политика: прагматично, второпях и часто без учета международного права и принципов справедливости. Ничего из этого не показывало Запад в хорошем свете – что-то остро ощущалось самими разведслужбами, которые боролись за то, чтобы сохранить секретные отчеты о характере и масштабах применения пыток, даже при условии прямых запросов Сената США.