Шел третий день... - [56]

— Ну, здесь тишина, воздух хороший, а главное, — Алешка усмехнулся медицинскому слову, — психотерапия.

И с восторгом добавил:

— Елизавета Сергеевна — все-таки прекрасная тетка!

— Как — «тетка»? — не понял Куликов.

— Вы… не знаете? — смутился Алешка.

И, к удивлению корреспондента, оказалось, что Елизавета Сергеевна не имела к Панюшкину-младшему и его братьям никакого родственного отношения. С их матерью Андрей Вадимович развелся лет десять назад, а потом случайно встретил первую свою любовь Елизавету Сергеевну… Все это было настолько неожиданно для Куликова, что повергло его в глубочайшую растерянность.

— Да как же это? — только и мог произнести он.

Алешка усмехнулся:

— Как вам сказать? — И задумался. — В таких делах никогда толком не разберешься, но… В общем, правильно отец поступил. Жаль, конечно… Мы его очень любили. — Помолчал. — Он ведь всю жизнь потратил на нас: гулял с нами, играл, кормил нас… Так что был и отцом и матерью сразу.

— А мать что же? — машинально спросил Куликов и тут же проклял свое любопытство: по прерывистому дыханию Алешки, по его охрипшему голосу можно было догадаться, что разговор дается ему с трудом.

— Мать — человек тяжелый, — сказал Алешка. Куликов хотел уже извиниться за бестактность, но: — Для нее главным всегда оставалась работа. Мы почти и не знали матери. Я не помню, чтобы она когда-нибудь поцеловала меня или по голове погладила… Отец ушел на пенсию, ее уговаривал. А! Куда там! Работа, работа… Начались ссоры, скандалы…

Куликов понял, что теперь поздно уже останавливать разговор.

— …А ему, видать, надоела холостяцкая жизнь в семье, вот он и… Да потом еще Елизавету Сергеевну встретил. Так у них все хорошо получилось, — голос его стал мягче, должно быть, он улыбнулся. — Даже мечты свои юношеские, ну, желания, что ли, исполнили: посмотрели «Чайку» во МХАТе, съездили вдвоем в Ленинград и поселились на берегу озера — такие вот три желания…

— А у Елизаветы Сергеевны муж-то был?

— На фронте погиб. Сын у нее подполковник. — И вдруг без всякого перехода спросил: — Как вы думаете, поймаем мы что-нибудь?

— Даже не знаю, — усмехнулся корреспондент, обрадовавшийся перемене разговора.

— Налим все-таки должен брать — его погода. Чего-нибудь да поймаем. А хоть ничего! Черт с ней, с рыбой! Главное — на воздух выбрались, отдохнули… Здорово здесь! Мне нравится, — зевнул и засопел, уже сонный.

Недолго подивившись чудесам судьбы, уснул и Куликов.

За завтраком Андрей Вадимович был молчалив, и Куликов предположил, что Панюшкин догадывается о ночном разговоре, и на всякий случай всем своим видом старался показать, что отношение его к Андрею Вадимовичу не изменилось.

Пошли на озеро. Было солнечно, тихо, искрился снег.

— Ну, батя, готовься! Пару-тройку налимов точняк привезем! А может, и судачка. Смотри — гладь-то какая! — И показал на отраженный у противоположного берега лес.

— Может, и привезете, — заколебался отец.

И у Куликова трепетно шевельнулась надежда. Но, когда вышли на берег, к изумлению обнаружили вдруг, что гладь ледяная. Слой блестящего льда накрыл озеро. Сев на перевернутую лодку, Андрей Вадимович захохотал. Корреспонденту тоже стало необыкновенно смешно. Алешка попробовал лед каблуком — два сантиметра. Стало быть, пешком не пройдешь и на лодке не продерешься. Но Алешка все не сдавался:

— Да погодите вы! Может, это только в заливе лед, а озеро чистое?

— Надо дойти до косы, — предложил Андрей Вадимович, — если там чисто, возьмете в деревне лодку и съездите к вашему острову.

— Точно! — радостно завопил Алешка. И Панюшкины взялись обсуждать, у кого можно будет взять лодку. Куликов всматривался в даль озера, и с каждым мгновением все ясней и ясней становилась ему бессмысленность общей затеи: над озером кружила стая уток, они то поднимались ввысь, то вдруг спускались и исчезали на фоне деревьев противоположного берега. Так покружились, покружились и, не найдя воды, ушли туда, где невозможно было рассмотреть их — так слепило солнце.

— Ну ничего, батя, — грозился Алешка, — через неделю приеду, схожу на остров, выколочу донки, увидишь: точно налим есть.

Гостям пора было ехать. Распрощались с хозяевами, и Куликов запомнил их счастливыми. А что касается всего другого, то корреспондент считал себя не вправе осуждать Андрея Вадимовича. Куликову нравилось его счастье, и Куликов сказал об этом Алешке, не преминув шутливо вспомнить пользу психотерапии для здоровья. Однако молодой человек был так расстроен превратностями погоды, что разговора не поддержал. И лишь когда электричка отъехала достаточно далеко от досадной рыбалки, он осторожно, а потом все решительнее заговорил о том, что надо верить чувствам, жить ими и тогда не на кого будет пенять — ты жил, как хотел, делал, что хотел.

— Кем работаешь? — перебил его Куликов.

— На «скорой», — ответил он машинально и продолжал разговор.

К врачам корреспондент всегда относился с некоторым недоумением: сообщат вот так между прочим: «отоларинголог», «рентгенолог», «акушер», а сами того не ведают, что они — действительные вершители судеб, что от них куда в большей степени, нежели от взаимоотношения разума и эмоций, зависят шаги нашей жизни. «Сидит передо мной врач «Скорой помощи». Скажем, грохнулся я сейчас со скамьи — он знает, что надо делать, а грохнись он — что я буду делать? Подергаюсь, потыркаюсь и за врачом побегу — вот так. И ведь сколько он успел увидеть трагедий и, наверное, сколько жизней спасти! Рассказал бы мне что-нибудь, глядишь, я через улицу только по переходу стану ходить и лишь на зеленый свет. Так нет же, на́ тебе — про эмоциональные начала…»