Шёл разведчик по войне - [75]

Зашёл в кипятильню при домохозяйстве, к тёте Марине. Исхудавшая, как и все блокадники, но не укутанная, от тепла разомлевшая, даже тёплый платок коричневый, с широкими светлыми полосами возле краёв и белыми ромбами на пересечении полос, с головы на плечи скинула.

Когда — то она работала вместе с мамой на трикотажной фабрике. А муж её, дядя Андрей до самой войны работал вместе с папой шофёром на «скорой помощи». Дружили семьями. Как — то в праздник, когда все они, обе семьи, были на кухне, мама и тётя Марина размешивали морс в кувшине, а мужчины курили и разговаривали у открытой форточки, дядя Андрей сказал папе.

— Я видел, что мужчина дружит с мужчиной, женщина с женщиной, это норма. Но раньше я не знал, мне непонятно было, как может дружить семья с семьёй. Теперь, когда столько лет мы дружим с вами, я понимаю. И скажу тебе Ваня, это здорово, когда люди дружат семьями.

Пожал папе руку, а другой обнял, и папа, в ответ, обнял свободной рукой дядю Андрея.

Повестки им пришли на один день. Утром надлежало явиться в военкомат, а накануне Мишины папа и мама погибли в своём доме от фашистской авиабомбы. Дядя Андрей прожил не на много дольше и пал смертью храбрых под Пулковым.

Тётя Марина, перед войной мастер по благоустройству, теперь работает в аварийно-восстановительной службе слесарем — сантехником, а в промежутках между сменами дежурит в кипятильной. Кипятит воду в кубе и отпускает нуждающимся кипяток по 3 копейки за литр. Центральное отопление в этом районе полностью отключили ещё в первых числах декабря сорок первого, не у всех были печки и дрова, и для некоторых этот трёхкопеечный кипяток в первую блокадную зиму был последней возможностью хоть немного отогреться, не умереть от стужи.

Пережила тётя Марина прошлую, самую тяжёлую блокадную зиму, благодаря своей работе. В начале зимы в Райжилуправлении зарезали всех лошадей и раздавали конину квалифицированным рабочим. Выпала эта раздача, как манна небесная, на самое жуткое, декабрьское время сорок первого. Она разделила свой полукилограмм на двое, на кости и на мякоть. Мякоть поделила ещё на тридцать крохотных порцаек, и кости раздробила, завернув в тряпочку, чтоб даже самый крохотный осколочек безвозвратно не улетел. И варила «суп». Каждый кусочек мякоти, каждый осколочек кости по несколько раз в день вываривала. Пока мясо полностью не растворялось в кипятке на тоненькие нитяные волокна, а от кости уже ни малейшего пятнышка жира, ни даже запаха пищи не производилось. Тогда сжигала кости в печке, на куске асбестовой ткани взятой у сварщиков, толкла и размешав в кипятке выпивала, это у неё были «минеральные витамины». Кроме того, была им на аварийку ещё небольшая прибавка к пайку, из яичного порошка, сухого молока и неочищенной муки, которые были найдены на законсервированном молочном заводе и распределены среди особо нуждающихся и необходимых работников районных служб, в том числе и АВС райжилуправления. Иначе на блокадные 250 грамм хлеба, ладно бы ещё настоящего, а то больше чем на половину состоящего из целлюлозы, жмыхов, отрубей и прочего тяжёлого, но не питательного состава, ей бы вряд ли выжить.

И не только сама пережила, но и приёмыша Олега какое — то время тянула. Пришли они аварийной бригадой по вызову: лопнула канализационная труба под потолком. Поднялись в верхнюю квартиру посмотреть причину, а там шестилетний Олег под одеялом возле мёртвой уже мамы дрожит и жалуется.

— Холодно от мамы.

Поискали карточки, но Олег сказал, что карточки забрал дяденька. А какой дяденька, он его не знает.

— Давно?

— От мамы ещё тёпло было. Сказал, что хлебца принесёт и водички тёпленькой.

Потрогали маму. Не просто окоченевшая, а промёрз труп, суток трое, не меньше, прошло со дня смерти. Поискали дяденьку унёсшего карточки и рукой махнули, пустая затея. Все детские дома в ту пору были переполнены и несколько дней он жил при тёте Марине, пока организовали новый детдом и отыскалось в нём место для Олега.

Миша один раз его видел. Стоял Олег в кипятильне прижавшись к тёплому печному стояку. Лицо худенькое, остренькое, в пятнах зелёнки, сыпь прижигали, носик вздёрнутый, остренький, губки тоненькие синеватые, нижняя под верхнюю глубоко поджата.

Тётя Марина сокрушалась — и в жарко натопленной кипятильне спит не раздеваясь. Даже шапку с него снять или шарф развязать без слёз невозможно. А уговорить или заставить помыться… Легче столб, чем Олега. Силком мыли. Хлеб крошит на микроскопические кусочки, скатывает в шарики, со спичечную головку величиной и укладывает в коробочку.

Вот и в тот раз, когда видел его Миша. Оторвёт Олег руки от печного стояка, отвернётся ото всех, чтобы богатства его не видели, откроет маленькую жестяную коробочку, достанет шарик из коробочки, в рот положит, губы плотно сожмёт. Коробочку закроет, проверит хорошо ли крышка закрылась, сверху резинку потуже натянет и в карман уберёт. И карман проверит, не выпадет ли нечаянно коробочка, и клапаном карманным прикроет, и клапан раза два, а то и три ладошкой пригладит, прижмёт потеснее к карману. Так надёжнее.

После этого сам прижимается к печному стояку, животом и ладонями и щекой, и медленно и сладко рассасывает тот крохотный шарик. Рассосёт, достанет коробочку и повторит, в точности от начала до конца, весь ритуал извлечения и вкушения хлебного шарика.