Шекспировские чтения, 1978 - [5]

4. НЕОДИНАКОВАЯ СУДЬБА ЭСТЕТИЧЕСКИХ КАТЕГОРИЙ

Определения "прекрасное" и "возвышенное" живут, не требуя напоминаний, кто их употреблял, а "наивное" - "сентиментальное" нуждаются в обращении к статьям Шиллера и Гете.

Современником поэтов-мыслителей был философ Гегель, однако в гегелевской эстетике их два термина отсутствуют; вместо них три мировые формы искусства: "символическая" - древнего Востока, "классическая" античной Эллады, "романтическая" - от средневековья до сегодняшнего дня; причем в этой форме каждый вид искусства имеет свои временные границы: зодчество - с крушения Римской империи по XV в.; художественная проза - от рыцарских романов до бытовых буржуазных; музыка - от грегорианского хорала до Баха, Гайдна, Моцарта; поэзия - от трубадуров до Гете и Шиллера; визуальные искусства и драматургия - с XV по XVII в. {Расширительное понимание романтического у Гегеля в наше время едва ли применимо к Возрождению, да и Гете с Шиллером вряд ли согласились бы с тем, что их творчество следует уложить в схему "романтической формы".}

Идеал Прекрасного сумели утвердить древние греки своим "царством красоты" - "ничего прекраснее их искусства не может быть". Особое значение имеет их скульптура, так как в ней случайные внешние черты проявляются минимально, удержанные "в прочной связи с всеобщим смыслом".

Что же обусловило историческую необходимость "романтической формы?" Греческие боги идеальны, но многобожие вовлекало их в раздоры, что и "принижает их"; кроме того, античный образ лишен отпечатка душевных волнений, а человечество нуждается теперь в образах, проникнутых "сердечностью", "полнотой внутреннего содержания", ибо "духовная субъективность" творит идеи и чувства развитой, углубленной в себя личности. В "романтической форме" возможна "улыбка сквозь слезы", "светлая ясность сквозь скорбь". Однако ничего тут нет общего с "взвинченным субъективизмом" немецких романтиков, чье искусство Гегель, подобно Гете, считает "больным" явлением.

Обстоятельно развернуть грандиозное полотно этих трех форм не входит в задачу моей статьи. Добавлю лишь, что, как Гете и Шиллер, Гегель не ограничивает свои эстетические интересы только искусством Возрождения, с большой симпатией отзываясь и о голландских шедеврах жанра, и о Рубенсе, и о Ван Дейке. Мало того, Гегель раздвигает рамки своей трехфазисной схемы словами: "искусство в состоянии функционировать и в настоящее время" {Гегель. Лекции по эстетике. - Соч. М., 1940, т. XIII, с. 165, 167.}. Утрачена навсегда идеальность образа, но больше в нем критики действительности и свободы мысли. Теперь художник предоставлен самому себе в выборе сюжета и способе его воплощения: не подчиняясь одному какому-нибудь стилю, он изображает "глубины и высоты человеческой души... общечеловеческое в его радостях и страданиях, в его стремлениях, деяниях и судьбах". Так Гегель провозглашает четвертую форму - "свободную форму искусства", хотя сам он оставался равнодушен и к выставкам живописи своего времени, и к театру, зависящему от драматургии, которая выводит мещанские перипетии, людей серых, живущих на свете, облекая дела свои в мораль добропорядочности. Порой конфликты "между поэзией сердца и прозой отношений" трогательны, но уж очень мелковаты, когда сравниваешь их с античными и шекспировскими" {Там же, с. 274.}.

Но важнее здесь для нас, что эллипс, в котором Шиллер и Гете соединили Рафаэля и Шекспира как художников "наивных", Гегелем совсем отброшен. К тому же высокая оценка Гегелем этих двух корифеев искусства уже не безоговорочна, какой была у Шиллера и Гете, а с критическими замечаниями.

Так, признавая, что шедевры Рафаэля отличаются "совершенством замысла, рисунка, красотой живой группировки", Гегель на других страницах принимается сравнивать: "по глубине, мощи и задушевности выражения" Рафаэль уступает ранним итальянским мастерам, а превзошли его Корреджо "магическим волшебством светотеней, одухотворенной изысканностью и грацией чувства, форм, движений"; Тициан - "светящимся переливом красок, пылом, теплом, силой колорита". Наконец, Дюрера Гегель характеризует отнюдь не по-гегевски, видя в нем "внутреннее благородство, и внешнюю замкнутость, и свободу" {Гегель. Лекции по эстетике. - Соч. М., 1958, т. XIV, с. 27, 87-88, 90.}.

Обратимся теперь к гегелевскому восприятию Шекспира.

Отдавая должное всемирно-историческому значению его творчества, Гегель мимоходом отмечает и его дефекты в свете абсолютных норм эстетики.

Преимущество шекспировского образа над древнегреческим в том, что он уже не статичен: "есть развитие индивидуума в его внутренней жизни, а не только движение событий". Касаясь чуткости Шекспира к национальным характерам всех народов, Гегель утверждает его превосходство над испанскими драматургами в том, что в его пьесах, "несмотря на их национальный характер, значительно перевешивает общечеловеческий элемент". Есть этот элемент и в античной драматургии, но там "субъективной глубины задушевного чувства и широты индивидуальной характеристики для нас уже недостаточно: одни только сюжеты восхищают".