Шекспировские чтения, 1978 - [4]

Как понять религиозность без определенной религии? Как "веру в благость природы", в "правду и саму жизнь".

Далее Гете подытожил свои мысли многочленной схемой антитез, где Шекспиру уготовано среднее место:

античное - современное

наивное - сентиментальное

языческое - христианское

героическое - романтическое

реальное - идеальное

необходимость - свобода

долг - воление.

Шекспир, развивает свою мысль Гете, принадлежит не столько к поэтам нового мира, которых мы зовем романтиками, сколько к поэтам наивным, так как его достоинство - как раз в воспроизведении современной ему эпохи, с романтической же тоской он соприкасается чуть заметно, одним только краем своего существа. Чем он походит на античных драматургов? Тем, что у него воление "возникает не изнутри, а порождается внешними обстоятельствами" и "сходствует с долженствованием". Но античное понимание необходимости исключает свободу воли, а это "несовместимо с нашими убеждениями"; Шекспир же делает необходимость "нравственной", чем отделен "громадной пропастью от древних". В итоге Шекспир "воссоединяет - нам на радость и изумление - мир древний и новый".

У драматургов XVIII в. "долженствование растворяется в волении", а так как эта подмена идет на помощь пашей слабости, то мы чувствуем известную растроганность, когда после мучительного ожидания под конец получаем жалкое утешение {Цит. по кн.: Гете об искусстве, с. 413-417.}. Это не шиллеровское "сентиментальное", а слезная буржуазно-мещанская драма.

Теперь коснемся еще одной проблемы. В части статьи 1813 г. Гете определяет Шекспира как мыслителя, "возвысившего нас до осознания мира". И хотя кажется, что Шекспир "работает для наших глаз", его произведения "не для телесных очей", обращены к "нашему внутреннему чувству"; "одушевленное слово у Шекспира преобладает над чувственным действием". Философским языком объективного идеалиста Гете говорит: "Шекспир приобщается к мировому духу, от обоих ничего не скрыто", причем в философии тайна духа раскрывается не сразу, а у Шекспира герой "выбалтывает ее даже вопреки правдоподобию". Не ниже понимания трагического у Шекспира юмор, его комическое - и то и другое на уровне его эпохи.

В дописанной позднее части статьи 1816 г. Гете, очевидно, имеет в виду, что уже с 1623 г. напечатанные сборником драмы Шекспира стали одним из видов художественной литературы, отнюдь не требующим обязательного посещения театра. Конечно, театральная постановка возбуждает наши духовные силы, но в театре не всегда удовлетворяет игра актера и замысел режиссера. При чтении же образы хотя и несколько абстрактны, зато продуманы наедине с собой.

Все, что совершается в пьесах Шекспира, драматично, однако между отдельными сценами, явлениями имеются разрывы, так что нашему воображению приходится их восполнять, угадывать. Действие шекспировской пьесы "противоречит самой сущности сцены". У Шекспира - дар "эпитоматора"; его творчество - нечто вроде шахты, откуда извлечены едва соединенные жемчужины-фрагменты, и это является для Гете основанием утверждать: Шекспир менее драматург, чем поэт; принадлежа "истории поэзии", он "в истории театра участвует только случайно"; Шекспиру, "выворачивающему наружу внутреннюю жизнь своего героя", требования сцены кажутся "не, стоящими внимания". Слишком велик Шекспир, чтобы ограничить сценической площадкой достойное его гения пространство, его "шекспировское" означает вселенную.

И все же Гете не "детеатрализует" шекспировскую пьесу, не толкует ее как Lesedrama - "драму для чтения". Зная, что режиссеры своими постановками шекспировских трагедий и комедий увлекают зрителей, Гете снисходителен даже к их экспериментам. Оправдание режиссерской вольности Гете выразил еще в романе "Годы учения Вильгельма Мейстера". В главе 13-й 4-й книги Вильгельм спорит со своим другом Зерло относительно постановки "Гамлета" силами полулюбительской труппы. Зерло считает необходимым сделать купюры вычеркнуть из пьесы все, что трудно или вовсе не выполнимо; Вильгельм упрямится, но все же соглашается изъять несколько боковых эпизодов, лишающих пьесу, как ему представляется, цельности.

Прошло 20 лет, и статья Гете возвращает нас к проблеме режиссуры. Теперь гетевской хвалы удостоен не выдуманный персонаж романа - Зерло, а живой современник Шредер - постановщик "Короля Лира". Будучи "эпитоматором эпитоматора", так сказать, в квадрате сравнительно с Шекспиром, этот режиссер оставлял в спектаклях "только наиболее впечатляющее, отбрасывая все остальное, притом существеннейшее". Отметим: слово "существенное" в превосходной степени. Тут Гете несколько противоречит сам себе. Исключив первую сцену "Короля Лира", Шредер добился сочувствия к старику и отвращения к двум старшим дочерям, ибо в выброшенной сцене король ведет себя до того нелепо, что уже невозможно всецело осудить его дочерей, и вызывал он не сочувствие, а сожаление... Но ведь начал Гете свою хвалу Шредеру в тоне отнюдь не категорическом: "Мы можем только согласиться с теми, кто говорит, что, опустив первую сцену "Короля Лира", режиссер тем самым зачеркнул весь характер пьесы". Добавление Гете о Шредере: "и все же прав он и здесь" - не снимает вопроса: а дал бы ему Шекспир право "зачеркнуть весь характер пьесы"?