Шехерезада - [128]
И теперь, в жестоком свете пустыни, с вихрем кружившимися в голове мыслями, которые случайно связывались друг с другом, чего в трезвый момент не случилось бы, он впервые понял смысл загадочной притчи о бывшем нищем, ставшем богатым торговцем и купившем не тот дом, о котором давно мечтал, а тот, что стоял напротив. Это повесть о чистой неразделенной любви, о боязни обрести счастье, о благородном подвиге отказа. Понял и другую, более основательную причину, по которой поддался чарам смерти. В конце концов, вовсе не из нежелания вновь обмануться в надеждах, не потому, что смерть гораздо конкретней любви, а почти наверняка потому, что с Великой Уравнительницей, Врачевательницей Душ, Губительницей Наслаждений предпочтительнее иметь дело. В смерти торговец горшками равен любому халифу. В смерти он сочетается с Атбой на тех условиях, которые даже она не сможет отвергнуть. В смерти исчезнет всякий позор, унижение. И ужасная страсть, определившая его личность, утратит смысл. Он обретет полнейшую невинность, никогда уже не допустит ошибок.
Терзаясь безответной любовью, он думал, что не бывает боли острее, глубже, полнее. Думал, что больше не испытает ничего подобного.
Пока собственный сын не умер у него на руках.
Пока он не дошел до пустыни Нефуд.
Они вышли за пределы гордости и достоинства. Пот превратился в соль, языки болтались в поисках влаги. Жестокая полуденная жара лишила Нефуд даже красок, превратив ее в разворачивающуюся бескровную равнину с крутящейся и текущей потоками пылью. Когда солнце со временем покраснело, пески вновь обрели пресловутое разноцветье — розовые, лимонные, коричневые оттенки, — а в сумерках, после захода солнца, опять сменили окраску на пепельную. Тут Маруф заметил два шеста, торчавших с наветренной стороны бархана.
Все спешились, с надеждой и благоговейным страхом глядя на две расходившиеся палки, высотой в двенадцать пальцев, ровные, остроконечные — с растительностью никак не спутаешь.
— Вехи?.. — прохрипел Юсуф.
— Метка колодца, — сипло заявил Касым. — Наверняка. Колодец засыпало, поэтому…
Рассуждать о колодце сил не было. Он упал на колени и вместе с Юсуфом принялся поспешно разгребать руками песок. Они выкопали вокруг шестов глубокую яму, найдя бесформенную чашку с двумя дырками, а еще углубившись, наткнулись на непонятные кости в колючей шкуре, со временем откопали скелет целиком вместе с рогатым черепом и так устали, что не смогли даже выругаться.
— Антилопа… — выдохнул Юсуф и присел на корточки, беспомощно свесив руки.
— От жажды погибла, — буркнул Маруф.
Все смотрели в пустые глазницы скелета.
— Воды нет, — повторил Маруф. — Поэтому погибла.
Со свистом поднялся ветер, их объяла темнота и отчаяние. Надеяться было не на что. Но Касым вдруг решил не сдаваться. Хрипло дыша, вскочил на ноги, глядя на Зилла.
— Хочешь пить? — прошипел он, хотя Зилл молчал. — Я тебе дам попить.
Выхватил нож, повернулся к верблюдицам, высмотрел Сафру, направился к ней. Зилл испуганно бросился по песку, загородил ее, вытянув руки.
— Нет… — выдавил он.
— Прочь с дороги, — рявкнул Касым.
— Нет…
— Прочь! — крикнул он, схватив Зилла за руку.
— Не смей!
— Нам вода нужна! — объявил Касым, собираясь вспороть верблюдице брюхо и напиться из кишок. Однако не смог одолеть на удивление сильного парня и отшвырнуть его. Он резко повернулся, притворно признав поражение, и, пока никто не успел вмешаться, целенаправленно шагнул к Хабше, породистой верблюдице Таука, с размаху полоснув ножом по горлу. Лезвие скользнуло по жилистой шее, верблюдица не столько пострадала, сколько испугалась; Касым снова ударил, на сей раз в бок, и Хабша, очнувшись от постоянной жалости к себе, почерпнула силы в глубинных истоках инстинктов, мигом вырвалась и поскакала назад по пескам. Касым вскинул руку, пытаясь ее удержать, но лишь сорвал седло, которое повисло на ремнях вместе с болтавшимися на бегу мешками и бурдюками.
— Выкуп! — выкрикнул Зилл. Все оглянулись, на миг остолбенели, потом с большим трудом бросились вдогонку за убегавшей верблюдицей. И, взобравшись на песчаный гребень, застыли на месте.
На вершине соседнего бархана, пристально глядя на них, стоял бедуин в развевавшихся темных одеждах. Во тьме трудно было понять, есть ли у него лицо.
Глава 31
