Шеф Пьер - [65]

Я не могу больше прятаться за воздвигнутыми мной стенами, не буду позволять им контролировать меня из-за страха страданий.

— Впусти меня, — умоляет он, притягивая меня для обжигающего поцелуя и запутываясь пальцами в моих волосах. — Прости меня, — говорит он напротив моих губ.

Все его тело излучает силу, его объятия защищают меня.

Тихий вздох исходит из глубин моей души, и это не сексуальный стон удовлетворения, а больше признание того, что я впускаю Пьера в свой мир раз и навсегда.

— Я не могу сделать это в одиночку, не могу пройти через это снова.

— Я стою в свете моего ангела, которого больше никогда не хочу видеть грустным. Твоя яркость направит меня, и я буду любить тебя до последнего вздоха. Ты единственная, кого я хочу. Клянусь, я больше никогда не подведу вас с Эммой, — обещания стремительно слетают с его губ.

Я снова киваю и смотрю вниз, не способная выдержать пронзительный взгляд серых глаз. Не из-за его страсти или яростного огня, горящего в их глубине, а из-за того, что построенные мною стены рушатся, рассыпаясь осколками вокруг меня, обнажая мою хрупкую любовь.

— Давай, позволь мне отвезти моих девочек домой. У вас был тяжелый день, и я хочу позаботиться о вас.

— Подожди, мне нужно поговорить еще с несколькими людьми.

— Я присмотрю за Эммой, иди.

Я приподнимаюсь на носочки и целую Пьера.

— Спасибо.

Он протягивает Эмме руку, а я иду поговорить с несколькими оставшимися людьми до того, как мы отправимся на кладбище.

* * *

Несколько человек собрались вокруг открытой могилы, пока гроб опускают в землю. Эмма держит меня за руку, а второй обнимает плюшевого мишку. Она стоит перед Пьером, который одну руку по-отцовски положил ей на плечо, а другой обнимает меня за талию.

У меня текут слезы, голова кружится, пока я стою и говорю свое последнее «прощай» женщине, которая была матерью, лучшим другом и по-настоящему прекрасным человеком.

Ярко-красные и желтые розы украшают ее гроб — ее любимые цветы.

Комок застревает в горле, и мне никак не удается избавиться от него. Я плачу сильнее, когда гроб опускается. Воспоминания о материнском отношении ко мне, о ее красивом и душевном смехе мелькают в памяти при мысли о Бронвин.

Пьер крепче прижимает меня к себе и ближе притягивает плачущую Эмму. Мы долго и горестно плачем, потому что эта прекрасная женщина была отобрана у нас слишком рано.

Эта часть службы длится не более получаса, и как только гроб опущен и последние слова сказаны, все друзья Бронвин подходят пожелать мне всего самого наилучшего в последний раз, прежде чем уйти.

Во второй половине дня солнце ужасно печет, и в итоге остаемся только я, Эмма и Пьер.

Эмма сидит на идеально ухоженной, пышной темно-зеленой траве со скрещенными ногами. Ее прекрасные щечки покраснели из-за непрекращающегося потока слез, и она крепко прижимает к себе плюшевого мишку.

— Я пойду и подгоню машину, — говорит Пьер, замечая, как я наблюдаю за Эммой.

— Хорошо.

Он наклоняется и целует меня, прежде чем тихо уйти.

— Эмма, — говорю я, садясь рядом с ней на траву. Моя юбка слишком высоко задирается на бедрах, но этого никто не видит, поэтому мне все равно. Я нужна своему ребенку, и я буду рядом с ней.

— Все было так же, когда папа умер, — говорит она, а крупные слезы продолжают катиться по ее щекам.

— Знаю, солнышко. Это трудное время.

Она поворачивается ко мне, ее глаза красные и мокрые из-за пролитых слез.

— Я не хочу, чтобы Бог забрал и тебя, мамочка. — Она наклоняется и обнимает меня изо всех сил.

— Я тоже надеюсь, что Бог меня не заберет. — Я обнимаю ее и целую.

— Что, если ты заболеешь, как и бабушка. Кто будет присматривать за тобой, пока я буду в школе? — ее вопрос такой искренний и невинный.

— Я буду, — говорит Пьер, стоя позади нас. — Я буду присматривать за твоей мамой и за тобой, потому что так делает семья, Эмма. Мы присматриваем друг за другом и никогда не отпускаем.

Мы с Эммой поворачиваемся, чтобы увидеть, как Пьер в своем костюме становится на колени на траву.

— Хорошо, — говорит Эмма, легко принимая его слова, затем встает и оборачивает свои руки вокруг его шеи.

Пьер встает и предлагает мне свою руку. Когда наши ладони соприкасаются, это ощущается таким правильным, что оглушительные искры проходят сквозь все мое тело. Слова Пьера о семье и вечности оседают глубоко во мне. Он убежден, что мы должны быть семьей. Он уверен, что мы принадлежим друг другу.

И вдруг мой собственный луч солнца прорывается сквозь сумерки моей души. Вся тьма тает, все мои так называемые «правила» рушатся, и я остаюсь совершенно обнаженной и неприкрытой — готовой, наконец, принять драгоценный дар, который Пьер пытается вручить мне.

— Пьер, — говорю я, и в прикосновениях наших рук ощущается сейчас нечто большее.

— Oui? — он поворачивается, чтобы посмотреть на меня. В его серых глазах отражается неистовая сила.

— Я люблю тебя, — наконец, признаю я, когда последний кирпич неуверенности рушится, а тяжелый туман мучений рассеивается.

Пьер с трудом сглатывает.

— Я знаю, — говорит он.

А затем его взгляд становится дерзким, и он захватывает мои губы поцелуем, показывая мне, что он — мое будущее, а я — его.