Щемящей красоты последняя печаль - [2]

Луне в ночи растягивает рот,

И яростной неоновой канвой

Пустопорожне улица течёт.

«Несерьезной, весёлою россыпью…»

Несерьезной, весёлою россыпью

Прозвенел надо мной соловей.

С белоствольной чернёною проседью

Нас с берёзами принял ручей,

Покачал на поверхности с радостью,

Отраженьем играя в волне,

Поделилась я с ними усталостью,

Возвратили сияние мне.

И наполнилось сердце надеждою,

Что ещё не испиты до дна,

Что ещё не охвачены веждами

Этой жизни судьба и весна,

Что ещё наколдует неистово

Небосвод в голубых хрусталях

Непомерные властные истины,

Что на млечных разлиты путях.

Что ещё будут годы и странствия,

И огонь, и зовущая медь…

Только как бы вот в этом пространстве мне

Ощутить их, признать их суметь….

Пасхальное из детства

…Чай в старинном подстаканнике

Из гранёного стакана,

Каплет кипяток из краника

Самовара. Смотрят пьяно

Осовевшие бездельники,

Вкруг стола усевшись чинно,

Горкой белою вареники

Из горшка парят картинно.

Замерла, сыта застолица,

Самогон допит до донышка,

И бормочет, будто молится,

Бабка — старенькая золушка.

Темы все переговорены,

Ругань кончилась под рыбку,

Окна, двери, всё отворено…

Вот теперь пора бы скрипку!

Самоделку — табуреточку

Ставит бабка под окошком:

«Ну, давай, порадуй деточка,

Поиграй нам хоть немножко!»

И запела «Перепёлочку»

Скрипка, тоненько вибрируя…

Просит дед: «Налейте стопочку!»

Бабка: «Громче, моя милая!»

Укатился день под горочку,

Гости пьяны и довольны.

Доедает Шарик косточки

В логове своём подпольном,

А малышка спит со скрипочкой

На терраске на диване,

Под ногами коврик ниточный,

Горсть конфет в её кармане.

С утрева — поход на кладбище

С куличом, с питьём неистовым,

Под восторг, Христоса славящий,

С крошевом яиц немыслимым…

Бабка прыгает с посудою,

Убирает за гостями,

Огурцы относит грудою,

Сыплет семечки горстями.

Дед храпит весьма уверенно,

Пасха — это так чудесно,

Всё цветёт, свежо и зелено,

Подгуляли — всем известно.

Ну, когда ещё попраздновать,

Да собрать родню любезную?

С пьянкой весть благую связывать —

Логика почти железная!

«В грязь нисколько не ударено,

Все довольные остались,

Холодца и щей наварено,

И вареники удались.

Самогонка словно слёзонька,

Ажно, где такую пили?

Там, на кладбище берёзонька,

Вот, покойных навестили…

У Аксиньи сын бессовестный,

Ольга пьет вовсю извозчиком…»

Бабка причитает горестно,

Вытирая слёзы кончиком

Старого платочка белого,

Керосинку протирает,

«Я на пять минут присела бы,

Да помощниц не хватает.

Поднимайся, детка, я тебя

Уложу, моя кровинка.

Уморилась, знамо, затемно

Встала… дай поглажу спинку…

Спи, твоя уснула скрипочка,

Ах, ты, жалкий мой дитёночек.

Спи, пойду запру калиточку,

Да насыплю курам корочек…

Сам Христос воскресе, милая,

Он теперича меж нами,

И тебя своею силою

Он укроет. За горами,

За долами жил он в городе,

Был учителем чудесным,

Кто и в голоде и в холоде

Слит с дыханием небесным.

Не гордился и не чванился,

Был велик в своей огромности,

Он о людях так печалился!

Да они лишились скромности…

Завтра утром разговеемся,

И зажжём с тобою свечку,

Чаем с куличом согреемся,

Да протопим малость печку…

Дед напился, дураком дурак,

Ах ты, горькая судьбина!

Раздери его совсем растак,

Плачет дедова горбина…

Ладно, завтра поквитаемся,

Спи, любезная голубочка!

Все мы бабы так-то маемся…

Измаралась твоя юбочка…»

«Ах, моя Россия, что с тобою…»

Ах, моя Россия, что с тобою

И за что не любишь ты детей?

Столько неба, шири и покоя,

Столько потрясающих идей…

Всё тебе во славу и во здравье,

За тебя — и голову и грудь,

За твоё великое державье

Нам ни охнуть только, ни вздохнуть!

Так за что же ты нас жмёшь и топчешь,

И шлифуешь нами столько плах?

Только перед швалью ты не ропщешь,

Ты — рояль, оставленный в кустах.

Ты, Россия, петь привыкла хором,

Всем твоим солистам рвут язык

Оттого, что несусветным вздором

Ты считаешь одинокий крик.

Ладаном твой дух плывёт печальный,

Отпеваньем — гимна старый звук…

Ты сравнима с площадью вокзальной,

А народ твой — инвалид без рук.

А твои палатные медбратья,

Отожравши морды и тела,

Носят только «фирменные» платья

И вершат «великие» дела…

«Гаснет день в моём окошке…»

Гаснет день в моём окошке,

Тлеет за рекой закат…

Словно ягода — морошка,

Солнца плазменный снаряд

Между двух столбов высотных

Канул в ночь, за горизонт,

Отзвучал тысяченотно

Город, сбросив смога зонт.

Тучи серо-голубое

Растрепалось полотно,

И покрылось сизой мглою

Неба гнутое стекло…

О любви

Кто думает, что знает о любви

То, что, возможно, многим и не снилось,

Как это чувство он ни назови,

Оно не всякой свойственно крови,

Ведь в мире так немного изменилось.

И те, кто принимают за любовь

Лишь половую возрастную тягу,

В «победах» упиваясь вновь и вновь, —

Те насыщают пустотою кровь

Под чувственную глупую отвагу

И разоряют души и тела,

Кичась своим зазорным пустоцветьем,

Ведь старость потому и «не смогла»,

Что молодость бездумно увела

Всю свежесть чувств в обычное бесцветье.

«Вызревают стихи, как смородина…»

Вызревают стихи, как смородина,

Как рябина краснеют зарёй…

Ты, моя ненаглядная Родина,

Ты, пожалуйста, стань мне сестрой,

Если ты не бывала мне матерью,

И в печали меня не покинь!

Но за дверь меня выгнала затемно

В набежавшую синюю стынь:

«Ни сестрой, ни подругой, ни бражником

Я не буду тебе никогда!

Мать я дядьке с набитым бумажником