Шайтан-звезда (Книга вторая) - [29]

Батташ-аль-Акран поднял с ковра подушку и, подцепив острием джамбии нитку шва, распорол ей бок. Вылетело несколько кусочков коричневатого меха.

– Горе тебе, что ты стоишь, как столб посреди пятничной мечети? – обратился он к тому, кого считал своим товарищем Гарибом. – Бери все эти пузырьки и осторожно клади сюда, чтобы они не соприкасались своими боками!

Хайсагур протянул руку к нише. И сразу же получил сильнейший толчок в бок, от которого отлетел, сел на третий столик, у противоположной стены, и своим весом раздавил стеклянную посудину, пристроенную таким образом, чтобы под ее дно можно было подводить масляный светильник.

– О Аллах! – в непонятном ужасе воскликнул Батташ-аль-Акран. – Ты – бесноватый, или твой разум поражен?! Тебе не терпится предстать перед Мункаром и Накиром, чтобы они принялись допрашивать тебя о всех твоих грехах? Тебе не терпится хлебнуть кипятка, которым поят грешников в огненной геенне, или гнойной воды? Воистину, все это ожидает тебя, о несчастный! Опомнись, ради Аллаха!

Хайсагур встал и ощупал тело Гариба пониже спины. Там ощущалась боль. Очевидно, острый осколок, когда полы халата взметнулись, пронзил шаровары и проколол кожу.

– О Батташ-аль-Акран! – обратился он к своему спутнику. – Я разденусь, а ты посмотри, что это со мной стряслось!

– Ты собрался показывать мне голую задницу, о сын греха? – прорычав это, Батташ-аль-Акран уставился на раздавленную посудину и вдруг отступил назад, указывая на осколки дрожащим пальцем.

– Тебе нет спасения, о Гариб, тебе нет спасения!.. Сейчас твоя душа расстанется с телом!..

Посмотрел на осколки и Хайсагур.

Посудина лишь с виду показалась ему пустой, а, возможно, Гариб был близорук. На ее дне засохла тонкой пленкой некая темная жидкость – и толстяк справедливо заподозрил, что она проникла в плоть и кровь его товарища.

– Ради Аллаха, что же нам делать? – забормотал он. – Один я не справлюсь со всем этим грузом! О Гариб, как ты себя чувствуешь? Не кружится ли твоя голове, не улетает ли твоя душа?

Хайсагур еще раз пощупал место, где была царапина.

– Аллах не допустит, чтобы моя душа вылетела из тела через такое место, – сказал он.

Батташ-аль-Акран посмотрел на него с недоверием.

Затем он обернул руку краем занавески и принялся складывать в подушку разнообразные пузырьки, неуклюже беря их по одному и размещая посреди кусочков меха.

Хайсагур прислушался к ощущениям Гариба – и уловил окружившее царапину легкое жжение.

Оно понемногу делалось весьма неприятным.

Но на ощупь болезненное место осталось прежним.

Разумеется, Хайсагур мог в любой миг покинуть тело Гариба и вернуться в свое собственное, но ему требовалось узнать, что за шейх занимался тут возней с сомнительными жидкостями, не говоря уж о прочих вопросах касательно мнимого рая. Поэтому он оставался в неуклюжей, слабосильной и ощущающей боль плоти. И, проделав с другой подушкой то же самое, что Батташ-аль-Акран, он, точно так же обернув руку, складывал пузырьки.

Впрочем, он не имел намерения возвращать их самозванной Фатиме.

Хайсагур уже знал, что ему надлежит сделать.

Следовало просьбами и уговорами добиться, чтобы Сабит ибн Хатем покинул крепость гулей и отправился в Харран Мессопотамский, чтобы показать ученым врачам содержимое кожаной подушки.

Сам же Хайсагур собирался последовать за Гарибом и Батташ-аль-Акраном туда, куда им велено явиться с сокровищами райской долины, ибо ему хотелось посмотреть на шейха, промышляющего ядами.

Царапина между тем творила свое скверное дело.

Плоть Гариба охватил легкий жар.

Хайсагур забеспокоился – по его неловкости ни в чем не повинный человек оказался на краю могилы. Следовало поискать в нише противоядия – пребывая в теле Гариба, гуль не мог сделать этого, а возвращение в собственное тело и обретение собственного нюха было не ко времени – Хайсагур еще не успел проникнуть в память Гариба настолько, чтобы вызвать образ таинственного шейха.

Как это часто с ним случалось, оборотень был чересчур увлечен собственным любопытством – да и какие другие чувства способны были развлечь его, обреченного, при всей своей общительной натуре, на подлинное одиночество и среди гулей, и среди людей?

К тому же он всякий раз забывал о слабости человеческой плоти.

Поэтому Хайсагур дал себе еще немного времени.

Притом же он искренне надеялся, что человек, который занят изготовлением ядовитых настоев, имеет и сильные противоядия, хотя бы на тот случай, что сам случайно поранится, как поранился об осколок Гариб.

Вдруг он обратил внимание на то, что Батташ-аль-Акран, уложив в подушку пузырьки, перебирает прочие вещи в комнате, сверяясь со списком. И в руке у него – старинной работы бронзовый пенал для каламов, хитро устроенный глубокий пенал, из бока которого выдвигается чернильница с привинченной крышкой.

Толстяк открыл это хранилище каламов и пожал плечами.

– Неужели мы повезем с собой эти четыре ритля бронзы ради кучки тростника, о Гариб? – с сомнением спросил он, и Хайсагур понял, что Батташ-аль-Акран заранее предчувствует радости путешествия через пещеры с тяжелыми мешками за спиной.

Он подошел и тоже заглянул в пенал.