Шарлотта Исабель Хансен - [103]
И так они лежали и пищали, оба тамагочи, когда гости уже разошлись.
А до этого они все играли в колечко, и ели сосиски, и задували свечки на торте, и с бульканьем выдували через соломинки пузыри воздуха в стаканах с лимонадом, и смешивали в тех же стаканах разные сорта лимонада, и как Роберт Гётеборг, так и Сара держали речь, у каждого совершенно разного рода: швед упирал на то, что детство — это пространство игр, забав и разгула фантазии, в то время как Сара говорила о чувстве защищенности и близости. Хассе остаток праздничного дня пришлось провести, лежа на диване, поскольку спина у него так разболелась, что держаться в вертикальном положении он никак уже не мог; все это к вящей радости малышни, затеявшей игру, которую божья коровка Ингрид назвала «Помоги больному волшебнику»: игра эта основывалась на том исходном положении, что мир не устоит без здорового волшебника; заключалась игра в том, что ребятишки носились взад-вперед, таская Хассе бинты, и пластырь, и еду, и питье, он же включился в эту игру с огромной радостью: «Э нет, волшебник Хассе еще, пожалуй, не полностью выздоровел! А йод у вас есть? А есть у вас литий? Мне нужен еще один бинт, Даниэль! Спроси-ка, нет ли у Питера Пэна запасного?»
Сам Ярле провел последние минуты праздничного вечера, наблюдая за Хердис Снартему и стараясь убедить себя в том, что он больше никогда не будет о ней думать. Ну и пусть, повторил он себе, позволив взгляду на несколько секунд задержаться там, где ее бедра плавно переходили в ляжки. Он пытался доказать себе, что в каком-то смысле отпустил ее от себя лучшим человеком, во всяком случае обогатившимся еще одним опытом, и что именно эта форма богатства могла ей оказаться необходимой теперь, когда она подумывала о том, не навострить ли ей лыжи в сторону дома и состояния и не посвятить ли себя деньгам вместо феминизма.
В конце концов, как раз когда все засобирались уходить, он попросил внимания и поблагодарил их за то, что они пришли к Шарлотте Исабель на день ее семилетия, и он надеется, сказал он, что они так и останутся для Лотты ее бергенской семьей.
И вот теперь тамагочи лежали там и пищали.
Сара и Ярле убрали в квартире после ухода гостей, а Анетта почитала Лотте принесенную из библиотеки книжку и помогла ей подготовиться ко сну. Девочка страшно устала, щеки пылали, она сидела, держа на коленях пони, и никак не могла уследить за сюжетом, потому что и Шарлотта, и Исабель распищались вовсю. Ярле и Анетта пришлось в конце концов отобрать у нее японских киберзверюшек; они убрали их на самую верхнюю полку стеллажа и сказали, что она сможет поиграть с ними завтра, но Лотте никак не удавалось выкинуть их из головы.
— Бедненькие, — говорила она, когда они пищали. — Вот сейчас Исабель хочет кушать. — В ее глазах появилась грусть. — А теперь Шарлотте надо в туалет, — сказала она озабоченно.
Когда Лотту удалось наконец загнать в постель, сняв с нее наряд Энни, но согласившись с тем, что ей можно лечь спать, не смывая веснушек, то она сказала, что это они будут виноваты, если ночью тамагочи умрут.
— Умрут? — удивился Ярле.
— Да, — пробормотала девочка, еле живая от усталости. — Если за ними не ухаживать, они умрут.
— Неужели умрут?
— Да, — печально воскликнула Лотта. — Вам придется нянчить Шарлотту и Исабель и не ложиться!
Нянчить их? Нянчить виртуальные игрушки?
— Ну конечно, мы обязательно посидим с ними, — сказала Анетта и погладила дочку по голове.
— И звук нельзя отключать, потому что тогда вы не услышите, если им что-нибудь понадобится!
— Нет-нет, разумеется, мы не будем отключать звук, — пообещала Анетта спокойно, а потом пела дочке песенки, пока та не заснула.
Ярле посмотрел на двух этих тамагочи, которые лежали на верхней полке стеллажа с книгами и пищали, и в животе у него возникло такое странное ощущение, которого он не мог бы выразить словами.
Лотта заснула, и Лотте исполнилось семь лет. Квартира превратилась в себя прежнюю: после того как все было убрано на свои места, она постепенно лишилась деньрожденного глянца. Ярле снял форму, отлепил усы, смыл грим полицейского и понес Грете стулья, которые они у нее одолжили. Благодаря ее за помощь, он пытался заглянуть ей в глаза, и ему показалось, что он разглядел там нечто, что могло бы — кто знает? — обещать некое продолжение. Она улыбнулась и склонила царевнолягушечью голову набок, что он истолковал как знак того, что ему тут будут рады.
В гостиной лежали и пищали тамагочи. Сара присела выпить чашечку кофе, костюм клоуна она уже сняла. Анетта смыла краску с волос и грим колдуньи с лица. Тамагочи пищали. Ярле налил чашечку кофе Анетте и себе тоже. Они уселись на диван, а Сара — на стул напротив. На Берген опустилась темнота, шел тихий вечерний дождик, и Ярле показалось, что в квартире тоже стало очень тихо, пока вдруг снова не запищали тамагочи.
— А этих там нельзя выключить? — Сара покосилась на книжный стеллаж.
— Нет. — Ярле пожал плечами. — Они вроде умрут тогда.
— Вот в этом-то и весь смысл, — сказала Анетта. — Чтобы поддерживать в них жизнь. Поэтому-то я и не хотела ей дарить такого. Ребята на нашей улице там, дома, совсем с ума посходили, играя с ними. Все время ревут из-за того, что с их тамагочи что-нибудь не так. А если звук выключить, так они просто на стенку лезут.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.