Шанелька и Крис - [38]

«Однажды она проснулась от того, что в дом пришел холод. Одеяло, вышитое яркими квадратами, покрыл легкий, еле заметный иней, и поднимаясь, она подбежала к очагу, разворошила озябшие угли, возвращая тепло. Поставила на решетку начищенный чайник и задумалась, глядя в окно на тучу, сидящую на вершине высокой горы.

Скоро зима. Лес среди темных сосновых макушек уже не блистал свежей зеленью, а горел золотыми и красными пятнами. Кликая, летели белые и черные ожерелья птиц, ныряли в глубину тучи и исчезали в ней, чтоб вырваться с другой стороны, поближе к солнцу, уводящему стаи к югу. Пройдет немного времени, знала она, и к темной туче присоединятся другие, их пригонит северный ветер. Тряхнет, высыпая из мягкого облачного нутра зябкий снег. И он засыплет горы, долины, и все тропки, ведущие к поляне, на которой стоит старый дом, завалит его сугробами по самую крышу.

В погребе дома, знала она — хорошая хозяйка — рядками горшки с диким медом, кадушки с соленьями, миски с мочеными ягодами. В чуланчике ждут зимы крепкие лыжи, и она, как то бывало каждой зимой, побежит ранним утром, подпоясав ладную шубку, в пастушью деревеньку, сменяет в ней веселые лоскутные покрывала на муку, яйца и сладкую патоку.

Но это значит, что до весны не ждать ей охотника из своего сна, ведь зима замкнет гору на ледяные замки, скроет летние тропы.

Весь день хмурились тонкие брови, и губы девушки были сжаты, даже бойким синичкам не удавалось ее развеселить. Она управлялась по хозяйству: почистила горшки и миски, испекла пироги, сварила кашу. Работая, поглядывала на стену, в которой, казалось, запуталось солнце, не сумев выбраться из ярких орнаментов и сверкающих узоров развешанных лент. И наконец, девушка улыбнулась, что-то решив.

Уже садилось сонное солнце. А она, поставив на лавку наплечный мешок, складывала в него еду и пожитки.

Сверток с горячими пирогами. Две фляги с травяным чаем. Теплый платок и тонкое шерстяное одеяло. Огниво с кресалом, мешочек с сушеным горючим мхом. И под самые завязки, — ленты и пояски, дивной красы, все поместились в мешок, туго сложенные, крепко увязанные.

Утром, знала она, совсем ранним утром, когда запоют синицы, прыгая за окном, нужно идти. Самой, потому что ждать не хватит сил. И на стене не осталось места.

На следующий день к полудню она была далеко. Шла, отводя красные ветки и золотые ветки. Прыгала с камня на камень через горную речку, что к вечеру покрылась у бережков тоненьким прозрачным ледком. И в темноте, погревшись у костерка, устроилась спать, завернулась в одеяло, поджала ноги в мягких теплых сапожках. Закрыла глаза крепко-крепко, загадав желание — увидеть суженого, узнать, какой тропой идет. Чтоб не пройти мимо.

Она шла и шла, то поднимаясь на горные склоны, то спускаясь в сумрачные долины, и дом остался далеко позади, а вместо чая во флягах плескалась вода из ручья, и пироги все съедены, кроме одного, треугольного, с лесной голубикой. Сапожки истрепались от грубых корней и острых каменных обломков, порвался рукав шубки, зацепившись о колючую ветку. И наконец, усталая и голодная, девушка остановилась на крошечной горной полянке, на которой нельзя было спотыкаться, а то упадешь и — лететь вниз, в пропасть у подножия великанской горы. Села на поваленное бревно, вытащила пирог с голубикой и услышала, в хрустальной тишине, в воздухе, тронутом свежим тонким морозцем, плачет кто-то. Маленький совсем, печальный.

Держа в руках пирог, она раздвинула почти облетевшие ветки. Увидела маленького волчонка, острые ушки, лохматый хвостик. Раненая передняя лапка.

— Бедный ты мой, — сказала девушка, садясь на корточки, — ну, иди сюда, маленький. Где же твоя мама?

Но волчонок только плакал, повесив хвостик и держа перед собой лапку, и ничего не говорил. Девушка вынесла его к бревну, осмотрела рану, промыла чистой водой и, приложив лист подорожника, вытащила из мешка одну из нарядных лент и перевязала. Потом они вместе ели пирог. А потом малыш запищал, сполз с бревна и захромал обратно в кусты, где мелькала серая шкура и блестели внимательные желтые глаза.

Девушка помахала маме-волчице, малышу, и отправилась дальше. Она уже знала, куда идти. Отсюда, сверху, видны были нарядные домики с красными крышами, очень далеко, в широкой долине, на краю прекрасного озера.

Но идти было далеко, очень далеко и опасно. Слишком круты были горные кручи, слишком узки черные расщелины. На одной круче девушка помогла спуститься маленькому горному барашку и обвязала лентой исцарапанный бок. Из мрачной расщелины помогла выбраться лисенку, огненному, как горящая ветка, и семь лент пропали, связанные друг с другом, истерлись об острые камни.

На опушке последнего леса, густого и темного, девушка оставила последнюю свою ленту, выстелив ею гнездо клеста, в котором горестно пищали озябшие птенцы, и посидела рядом, пока не увидела красногрудую мать-клестиху, что торопилась, неся в клюве шишку и издалека кланяясь девушке за ее заботу.

А в городе шумел праздник. Только дойти до площади, на которой взрывались огненные фейерверки, трещали трещотки, пиликали флейты и скрипки, она уже не могла. Прошла еще сто шагов и села, прямо в свежий, мягкий, такой ласковый и такой холодный снег. Подобрала под шерстяную юбку израненные ноги в рваных сапожках, обхватила себя застывшими руками. И закрыла глаза, клонясь и мечтая, вот бы пришел к ней охотник, ее прекрасный суженый, взял за плечо, поднял на руки, понес к теплому очагу, отогрел и поцеловал.