Шанель - [22]

Тут же, кстати, чтобы уж больше не возвращаться к этой материи, расскажу, как своеобразно закончилась история с недоданными мне зверем деньгами. В Тбилиси, несколько дней спустя, как раз накануне моего оттудаотлета, я, напившись намаленьком банкете с коньяком и хинкали, устроенном в мою честь, высказал всю свою наних, нагрузинов, навосточных людей, заполонивших Москву, обиду, и, уже летя над горами, обнаружил в кармане плащаровнехонько недоданную кидалою сумму: пятьсот семьдесят три рубля ноль ноль копеечек: предположительные соотечественники кидалы восстанавливали национальный престиж и одновременно демонстрировали некоторое ко мне презрение. Я даже не знал, кому их вернуть, эти купюры: набанкете было много народа, причем, в большинстве совершенно незнакомого; Дашеньке тоже я не сумел возвратить долг, потому что к тому моменту, когдастал кредитоспособен, онабылауже недееспособна. 5 Без чего-то четыре в изломанном углами и косяками свете прихожей показывали карельской березы шестиугольные часы, -- Дашенькавернулась под утро. Я проснулся заминуту до ее появления: должно быть, услышал сквозь сон знакомый шум ЫЖигулейы внизу, -- Дашенькабылавозбуждена, веселаи капельку поддата, фирменный пакет держалаузкая ее рука, фирменный пакет, скрывающий, надо думать, chanel. Где, как раздобылаДашенькаденьги, откудаприехаластоль поздно? -- безумная ревнивая мысль мелькнулав тяжелой моей голове, безумная, однако, после истории с Герою мог ли я быть уверенным хоть в одной женщине наземле? Подожди, подожди минутку! -- это я сунулся к пакету: посмотреть, подожди, я сейчас! Бросив шубку прямо настул, Дашенькаскрылась в ванной (отмываться пошла!), заперладверь. Я, одуревший от неурочного сна, неурочного пробуждения, злой от невероятной, грязной своей догадки, сидел надиване, идиот идиотом, со слипшимися глазами, с конюшней во рту. Отвернись! крикнуладашенькинавысунувшаяся голова. Не смотри! но и, не смотря, увидал я, как Даша, голая, тряся грудями, скользнулав спальню, потом назад в ванную, держазазолоченые кожаные хвосты вечерние туфли и шкатулку с украшениями -- под мышкою. Меня всегдапоражали в Дарье Николаевне, в немолодой этой женщине, такие вот минуты совершенно юношеского азарта, увлеченности, поражали и восхищали, но сейчас злоба, раздражение заняли место привычного любования. Я поплелся накухню, занеся по дороге шубку в прихожую, повесив навешалку, продрал глаза, прополоскал рот и вернулся надиван. Спустя некоторое время Дашенькавышлаи остановилась, предлагая оценить платье и себя.

О, да! оно стоило запрошенной занего тысячи, может, и дороже стоило: простоты небывалой, небывалого же изыска, состояло оно из прямой длинной юбки до пят и семи- примерно -метрового кускаткани, идущего снизу, через талию и правое плечо, с него ниспадающего и чуть ниже коленазаворачивающегося, чтобы пойти наверх, сновачерез талию, вдоль спины, подняться налевое плечо, спуститься и с него, пройти под загибом и опять почти достичь пола. Перехваченная в талии тонким шнуром, собранная наплечах до пятисантиметровой ширины, этатонкая, нетронуто-белая ткань лежаланателе вольными, незаглаженными складками, и я только сейчас, спустя годы после университетского курсапо истории материальной культуры, понял, как выглядели знатные римляне в своих нежнейшего сукнатогах: тоже, в сущности, кусках материи, форму которым придавало филигранное искусство драпировки, искусство, в массе давно утраченное. Тяжелое ожерелье из уральских дорогих самоцветов, оправленных в желтое золото и уложенных в форме цветов, и такие же серьги, -- украшения эти точно подходили к платью, словно к нему и были изготовлены. Золотой носок туфельки чуть выглядывал из-под подола. Chanel есть chanel, подумалось мне, хоть никогдав жизни фирмою этой я не интересовался и, честно говоря, полагал, что выпускает онатолько духи.

То есть, у меня собралось достаточно оснований выказать искреннее восхищение, аоснования такие требовались позарез, ибо, вообще говоря, все вместе не лезло ни в какие ворота: chanel сиделабы наДашеньке и впрямь идеально, если быю если бы Дашенькапомолоделалет хотя бы надвадцать. Это было, в сущности, платье для Ксении. Белый его цвет, цвет невинности (ав высшем смысле, не знаю -- понятно ли? Ксения быланевинна), никак не подходил к пусть роскошным, авсе-таки сединам -- тут бы мышино-серый, акакийакакиевичев, пришелся в самый раз! И, наконец, грудь! (и кто только нанее польстился?!) -пустая дашинагрудь, выкормившая ребенка, грудь, которую нечем было поддержать в этой до гениальности простой, правдивой конструкции, и дряблые складки, уходя под ткань, резко прочерчивали наобнаженном треугольнике кожи, что, начавшись от бритой, тоже складчатой подмышки, утыкался острой вершиною в поясок талии, темные полосы глубокой тени. Старухою выгляделаДашенькав шанели, натуральной старой старухою, и, если представить некую малопредставимую нейтрально-нормальную ситуацию, то есть, что мы с Дашею идем по какой-нибудь там rue или avenue и, заглянув в магазин, видим эту chanel, и Даша, примерив, советуется: не купить ли? -- в такой ситуации я, думаю, нашел бы словаотговорить ее, не слишком обидев, мягко указать нанекоторые несоответствия, -- дачего уж там! в нейтрально-нормальной ситуации Дашенька, дама, безусловно, со вкусом, и самапревосходно бы все поняла; здесь жею здесь мне и впрямь позарез понадобился повод для искреннего восхищения хоть чем-нибудь, чтобы, этим чем-нибудь восхищаясь, по возможности скрыть общее впечатление, скрыть сколь жалка, сколь невозможнаДашав шанели, ибо не скрыть, несмотря навсю злость мою и раздражение, несмотря наотчужденность, которую я ощутил еще вчера, там, в метро, в запретном застанционном пространстве, -- не скрыть казалось мне слишком жестоким.