Шандор Ференци - [36]

Я сознаю, конечно, что эта двойная тактика фрустрации и попустительства обязывает самого аналитика к усиленному контролю своего контрпереноса и контррезистентности. Несдержанные влечения ведут к ситуации, когда даже вдумчивые воспитатели и родители вовлечены в злоупотребления в том и другом плане. Нет ничего легче, чем под прикрытием требований фрустрации, предъявляемых пациентам и детям, удовлетворять свои собственные скрытые садистские наклонности; впрочем, чрезмерные формы и обилие нежности к пациентам и детям могут служить больше собственным либидинозным тенденциям, возможно бессознательным, чем благополучию тех, кем мы занимаемся. Эти новые и трудные условия предоставляют еще более твердый аргумент в пользу того, о чем я часто и настойчиво говорил, а именно необходимости для психоаналитика доводить анализ до самых глубин, что позволило бы ему контролировать особенности своего собственного характера.

«Смешение языка взрослых и ребенка. Язык нежности и страсти» (1932)

Сообщение, сделанное на XII Международном психоаналитическом конгрессе в Висбадене, сентябрь 1932 г. (Psychanalyse IV, Payot, Paris, 1982, p. 125–135)

Благодаря «смешению языка», вытекающему из оппозиции того, что является нежным в эротизме ребенка, и того, что является страстным в эротизме взрослых, Ференци описывает здесь возбужденного и безоружного ребенка, который, не имея в своем распоряжении ни средств разгрузки, ни средств переработки, находится в полном отчаянии под воздействием травмы. Эта картина позволяет Ференци выдвинуть понятия идентификации с агрессором, интроекции ребенком чувства вины взрослого и терроризма страдания.

Инцестуозное соблазнение происходит обычно так: взрослый и ребенок любят друг друга; у ребенка возникает игровая фантазия сыграть роль матери в отношении взрослого. Эта игра может принять эротическую форму, но все же остается на уровне нежности. Иное происходит со взрослыми, имеющими психопатологическую предрасположенность, особенно если их душевное равновесие или самоконтроль были нарушены каким-нибудь несчастьем, приемом наркотиков или токсических веществ. Они принимают игры детей за желания индивидуума, достигшего половой зрелости, и втягиваются в сексуальные действия, не думая о последствиях. Реальные изнасилования девочек, только что перешагнувших порог раннего детства, сексуальные отношения между взрослыми женщинами и мальчиками, а также принуждение к гомосексуальным актам случаются часто.

Трудно представить состояние и чувства детей после таких насильственных актов. Первой их реакцией должен бы быть отказ, ненависть, отвращение и яростное сопротивление: «Нет, нет, не хочу, слишком сильно, больно, оставь меня!». Такой или похожей на это была бы сиюминутная реакция, если бы она не была ингибирована сильным страхом. Дети чувствуют себя физически и морально беззащитными, их личность еще очень слаба, чтобы протестовать даже в мыслях, подавляющая сила и авторитет взрослых заставляют их молчать и могут даже привести их к потере всякой веры. Но этот страх, достигая кульминационного момента, заставляет детей автоматически подчиниться воле агрессора, угадывать его малейшие желания, уступать, полностью забыть о себе и идентифицироваться с агрессором. Путем идентификации, то есть интроекции агрессора, тот исчезает как внешняя реальность и становится внутрипсихическим; но то, что является внутрипсихическим, будет подвергнуто — в состоянии похожем на сон, каковым является травматический транс, — первичному процессу, то есть может, следуя принципу удовольствия, быть смоделировано и трансформировано позитивным или негативным галлюцинаторным способом. Так или иначе, агрессия перестает существовать как внешняя и застывшая реальность, и в течение травматического транса ребенку удается сохранять предыдущую ситуацию нежности.

Но значительное изменение, спровоцированное в уме путем тревожной идентификации со взрослым партнером, — это интроекция чувства вины взрослого; игра, до этого момента безобидная, предстает теперь как акт, заслуживающий наказания.

Если ребенок приходит в себя после такой агрессии, он находится в сильнейшем замешательстве; собственно говоря, он уже расщеплен — одновременно невиновен и виноват, а уверенность в своих собственных чувствах подорвана. К этому добавляется грубое поведение взрослого, раздраженного и мучимого угрызениями совести, что заставляет ребенка еще сильнее осознавать свою вину и еще больше стыдиться. Почти всегда агрессор ведет себя так, будто ничего не случилось, и тешит себя мыслью: «Да он всего лишь ребенок, он ничего не понимает и все забудет». Мы часто видим, как после такого события соблазнитель начинает придерживаться строгой морали или религиозных принципов, стараясь суровостью, проявляемой к ребенку, спасти его душу. <…> Ребенок, подвергшийся насилию, автоматически становится существом послушным или упрямым, но он уже не способен дать себе отчет о причинах такого поведения. Его сексуальная жизнь не развивается или принимает извращенные формы; мы уж не говорим о неврозах и психозах, которые могут последовать из этого. Важной, с научной точки зрения, является для нас гипотеза о том, что