Шамайка - [16]

Долли схватила внезапно королевскую трущобницу, завернула её в передник, и, как ни билась, как ни вырывалась Шамайка, Долли обильно смазала ей пятки нутряным жиром. И тут же отпустила её.

Кошка бросилась бежать, да поскользнулась на сальных лапках, упала на бок и стала, конечно, лапки свои облизывать. Облизала одну, другую и скоро уже пожалела, что не осталось ни одной необлизанной. И добродушная Долли намазала ей лапки ещё раз и дала другую скворчащую сарделию, и Шамайка поняла, что находится в раю.

Графиня пришла в восторг, когда увидела, как Шамайка лапки лижет. Это сделалось в её глазах необыкновенным вывертом.

— Падение королевской крови, — объясняла она богатым соседям. — Многие, многие лица известных фамилий лижут чужое сало, но лапки-то всё-таки собственные, королевские. Тутанхамону бы на это поглядеть!

Кухарка Долли, без сомнения, была единственным человеком, с которым можно было общаться на этой вилле. И Шамайка общалась с нею, сидела целыми днями на кухне, лизала лапки, а Долли пела ей негритянские песни:

Напусти ты, Моисей, На Египет тьму.

Жаб, лягушек, пёсьих мух, Язву и чуму…

Шамайка слушала её и радовалась, что мухи в песне были пёсьи, а не кошачьи.

Кухарка Долли и совершила новое, сногсшибательное открытие, которое понаделало шуму в кошковедении, и до сих пор ещё знатоки спорят, обладают ли кошки теми сверхъестественными способностями, которые открыла кухарка.

Дело в том, что у Долли ныли колени. И как только негритянка сажала на колени Шамайку, они переставали ныть. И вскоре совсем перестали. Долли не стала таить своё открытие, и на кухню потащились больные негры, и Долли сажала кошку то на негритянскую поясницу, то на спину. Негры лечились и выздоравливали несколько дней, пока их не застукала графиня. Она увидела негра, который сидел в углу на куче угля с кошкою на голове, и окаменела. В ту же секунду негр вылетел из кухни, а графиня долго топала ногами, обвиняя кухарку в осквернении королевской крови.

В тот же вечер у графини заболела голова, а кошку потащили в апартаменты.

Это был тяжелый случай в жизни Шамайки. Сидеть у графини на голове было невыносимо, она то и дело спрыгивала на пол, её тащили обратно, она царапалась; тем не менее голова у графини прошла, и кошку окружили невероятным почётом, сшили ей даже бархатный жилет, который напялить на неё, впрочем, не удалось.

На улицу её из дома почти не выпускали, но вырваться порой удавалось.

Двор был ужасен — никаких свалок, никаких помоек. Весь двор был опоганен и отравлен розами. Розы, отвратительные жирные розы свисали с колючих стеблей и пахли, пахли. От запаха роз Шамайку тошнило.

А господин Виктор катался на пони. Он залезал на маленького коня и скакал вокруг роз. Однажды он заприметил Шамайку и вздумал поскакать на ней. Кошка попала под ноги коньку, и тот встал на дыбы, и господин Виктор свалился в кусты роз. И земля не видела такого расцарапанного павшего наездника, когда он выбрался из кустов.

Щелкая кнутиком, Виктор ворвался на кухню, где спряталась кошка, и кухарка отняла у него кнутик и бросила в печку. В тот же вечер графиня рассчитала негритянку. Долли собрала свои вещи, связала узелок и пошла за ворота.

— Зря я тебе лапки салом намазала, — сказала Долли, погладив Шамайку на прощанье.

Глава 29 Бег

Здесь мне хочется сообщить читателю, что наше повествование подходит к неминуемому концу. И чувствует автор, что хочется читателю, как и автору, чтоб наша трущобная королева сбежала с виллы, пропитанной запахом роз.

И она сбежала. Она перелезла через ворота, спрыгнула в траву и побежала. Вначале она бежала просто так, не зная куда, и пробежала за час целую милю и достигла реки.

Была ранняя осень. Кошка уселась на берегу, на бугре, и стала смотреть на воду. Созерцание большой воды успокоило её. А по реке шли баржи, куда-то гнали свои плоты плотогоны, рыбацкие галоши плавали туда-сюда, и запах рыбы струился по берегам, достигая облаков. Кое-где горели костры, люди варили уху, пекли картошку, и Шамайка внезапно сообразила, куда ей бежать: да, конечно, домой, в трущобы. Она увидела, что вдоль реки идут рельсы железной дороги, и она побежала по этой хоть и железной, но всё-таки дороге домой, на помойку.

Так начался не слыханный и не виданный никем в мире бег Шамайки, и никогда прежде она не достигала такой высоты личности, как в этом многомесячном беге. Она пробежала совсем немного, как сзади раздался чудовищный рёв и за нею погнался чёрный зверь с красным глазом во лбу. Зверь-громовержец настиг её, да промахнулся, промчался мимо, и ещё много таких зверей догоняло и обгоняло её, и она быстро поняла, что эти громовики бестолковые, только рычат да грозятся, но никогда не поймают её, надо только залечь под забор и притаиться.

Она бежала и бежала на юг и ловила по дороге мышей, давила крыс, отбивалась от собак, рылась в отбросах, и лето сменилось осенью, лёг на деревья иней, сухая бесснежная зима навалилась на землю, ни на секунду не останавливая её бега.

Сейчас мне трудно точно сказать, сколько времени она бежала. Но вот что поражает меня — графиня Блонская вместе с сыном дважды уже возвращалась с виллы в город и дважды снова провела лето на вилле, уже давно позабыла она про Королевскую Аналостанку и много раз уже промчалась на громовике мимо Шамайки, а та всё бежит, всё ещё бежит в старом времени. Эта кошачья теория относительности кружит мне голову и нагоняет печаль.