Шаманизм - [26]

Маг, называемый пастофор (хранитель священных символов), открывал решетку перед посвященным, принимая его с благодарственной улыбкой. Он поздравлял его с благополучным окончанием первого испытания, затем, проходя с ним по галерее, объяснял ему смысл священной живописи. Под каждой из картин виднелись буквы и число. Двадцать две буквы изображали двадцать две первые тайны и составляли азбуку оккультной науки, т. е. абсолютные принципы, ключи, которые становятся источником мудрости и силы, если приводятся в действие волей.

Эти принципы запечатлялись в памяти благодаря их соответствию буквам священного языка и числу, связанному с этими буквами. Каждая буква и каждое число выражают на этом языке троичный закон, имеющий в этом мире троичное изображение: в мире божественном, в мире разума и в мире физическом.

Таким образом, буква А, которой соответствует единица, выражает в божественном мире Абсолютную Сущность, из которой происходят все существа;

в мире разума – единство – источник и синтез чисел;

в мире физическом – человека, вершину земных существ, могущего благодаря расширению своих способностей подниматься в концентрической сфере Бесконечного.

Первый символ у египтян носил изображение иерофанта в белом облачении со скипетром в руке, с золотой короной на голове. Белое облачение означало чистоту, скипетр – власть, золотая корона – свет Вселенной.

Тот, кого подвергали испытаниям, был далек от понимания всего окружающего, но неизведанные перспективы раскрывались перед ним, когда он слышал речи пастофора перед таинственными изображениями, которые смотрели на него с бесстрастным величием богов.

Позади каждого из них он провидел как бы молнией освещаемые ряды идей и образов, внезапно выступающих из темноты. Он в первый раз начинал постигать внутреннюю суть мира благодаря таинственной цепи причин. Таким образом, от буквы к букве, от числа к числу, учитель объяснял смысл таинственного состава вещей и вел через Изиду Уранию к колеснице Озириса, от молнией разбитой башни к пылающей звезде и, наконец, к короне магов.

„И запомни, – говорил пастофор, – что означает эта корона: всякая воля, которая соединяется с божественной волей, чтобы проявлять правду и творить справедливость, вступает еще в этой жизни в круг силы и власти над всем сущим и над всеми вещами; это и есть вечная награда для освобождения духа“. Слушая эти слова учителя, посвящаемый испытывал и удивление, и страх, и восторг. Это были первые отблески святилища, и предчувствие раскрывающейся истины казалось ему зарей какого-то небесного воспоминания.

Но испытания только еще начались. После окончания своей речи пастофор открывал дверь, за которой был вход в сводчатый коридор, узкий и длинный, на дальнем его конце трещал и пылал огненный костер. „Но ведь это смерть!“ – говорил посвященный и смотрел на своего учителя с содроганием. „Сын мой, – отвечал пастофор, – смерть пугает лишь незрелые души. В свое время я проходил через это пламя, как по долине роз“. И решетка, закрывающая галерею символов, опускалась за посвящаемым. Подойдя к самому огню, он увидел, что пламенеющий костер происходит от оптического обмана, создаваемого легкими переплетениями горящих смолистых веток, расположенных косыми рядами на проволочных решетках. Тропинка, обозначенная между ними, позволяла быстро пройти, минуя огонь.

За испытанием огнем следовало испытание водой. Посвящаемый был принужден пройти через стоячую, чернеющую воду, освещаемую заревом, падающим от оставшегося позади костра.

После этого два неокора вели его в темный грот, где ничего не было видно, кроме мягкого ложа, таинственно освещенного бледным светом бронзовой лампы, спускающейся с высоты свода. Здесь его обсушивали, растирали, поливали душистыми эссенциями и, одев его в льняные ткани, оставляли в одиночестве, говоря: отдохни и ожидай иерофанта.

Посвящаемый растягивал свои усталые члены на пушистых коврах великолепного ложа. После всех перенесенных волнений минута покоя казалась ему необыкновенно сладкой. Священная живопись, которую он только что видел, все эти таинственные образы, сфинксы и кариатиды вереницей проходили в его воображении. Почему же одно из этих изображений снова и снова возвращалось к нему, преследуя его как галлюцинация?..»

Испытания, которым подвергали посвящаемого, продолжались дальше.

«…Слабые звуки отдаленной музыки, которые, казалось, исходили из глубины грота, заставили исчезнуть это видение. Это были звуки легкие и неопределенные, полные грустного и проникающего томления. Металлический перезвон раздражал его ухо, смешиваясь со стонами арфы, с пением флейты, с прерывающимися вздохами, подобными горячему дыханию. Охваченный огненной грезой, чужеземец закрывал глаза. Раскрыв их снова, он увидел в нескольких шагах от своего ложа видение, потрясающее силою огневой жизни дьявольского соблазна. Женщина, нубийка, одетая в прозрачный пурпуровый газ, с ожерельем из амулетов на шее, подобная жрицам Мистерий Милитты, стояла перед ним, пожирая его взглядом и держа в левой руке чашу, увитую розами.

Она была того нубийского типа, знойная и пьянящая чувственность которого сосредоточивает в себе могущество животной стороны женщины: бархатистая смуглая кожа, подвижные ноздри, полные губы, красные и влажные, как сочный плод, жгучие черные глаза, мерцающие в полутьме.