Шаман - [9]

— Вот за это они нас и ненавидят? — спросил юноша, а сидевшая рядом с ним девушка поежилась.

— Да, — подтвердил Манало. — Многие из уцелевших улинов смотрят на людей с ненавистью и завистью. Им ни до кого нет дела — только до себя, до своих радостей, а для многих из них самая большая радость — месть людям.

— Только за то, что мы существуем? — дрожащим голосом спросила молодая женщина.

— Да, только за это, — кивнул Манало.

— Но как же Ломаллин? — удивилась другая женщина. — Его-то точно не интересуют только собственные радости?

— Его интересует его дело, — вздохнул Манало. — Людям очень повезло, что наградой для него, смыслом его жизни является счастье и процветание человечества.

— Значит, он убьет Улагана? — вмешался еще один молодой парень, широко открыв глаза.

Манало пожал плечами.

— Нарочно — вряд ли, но, если вопрос встанет так: убить или быть убитым — я думаю, Ломаллин не растеряется.

— Значит, другие улины для него все-таки более важны, чем мы, — расстроенно проговорила женщина, окруженная детьми.

— Конечно, — ответил Манало. — А вы как думали?

— Разве он не относится к нам так, будто бы мы — его дета?

— Нет, — покачал головой Манало, — потому что не он вас создал… вернее, он создал немногих, да и те ульгарлы. Нет, он смотрит на вас, как на тех, кто нуждается в его защите, вы — не из его рода.

— Значит, мы его зверюшки, — расстроенно прошептала женщина.

— Думаю, больше, чем ты думаешь, — отозвался Манало. — Помните же, улины — не боги, а Ломаллин — никак не Творец. И если он благосклонен к человечеству, то только потому, что он так хочет, а не потому что должен быть таким.

— Ты утверждаешь, что они не боги, — вступил в разговор Огерн, — но у них такая огромная власть, от них зависят наши судьбы!

— И ты туда же, Огерн? — грустно покачал головой Манало, оперся о посох и встал. Потерев спину, он пожаловался: — В моем возрасте нельзя так долго сидеть, скрестив ноги. Давайте-ка, друзья, расходиться. Пора спать. Мне завтра вставать до зари, а с восходом надо уже быть в дороге.

Ему ответил хор недовольных голосов, однако Манало был непреклонен, и в конце концов недовольство сменилось множеством пожеланий счастливого пути. Наконец Огерн проводил к выходу последних соплеменников и отвел Манало к постели у очага в большой хижине.

Глава 3

Лукойо схватили за руки и ударили спиной о скалу.

— Привяжите его покрепче, — приказал вождь, и те, которые держали Лукойо, принялись поспешно выполнять приказ.

Крученая веревка обхватила запястье, обернулась вокруг камня, обхватила второе запястье…

— Это тебе за твои шуточки, ублюдок, — прорычал Холькар. — Смейся, что же ты не смеешься?

— Ага, смейся, — поддакнул вождь Горин. — Смейся, пока можешь смеяться. Если моя дочь умрет, ты не смеяться будешь, а вопить, и притом долго. — И он ударил Лукойо по щеке тыльной стороной ладони.

— Но ведь это и правда была только шутка, — попытался оправдаться Лукойо, но был вынужден замолчать и сплюнуть кровь. Ссадины на лице болели и наверняка уже опухают. — Просто глупая шутка! Паук не должен был укусить! Я вообще не знал, что он кусается!

— Еще как знал! — И в скулу Лукойо угодил кулак Крэгни, от чего все ссадины дико, жгуче заболели и к синякам добавился еще один. — Всякий знает, что «белая карга» кусается и что ее укусы смертельны!

Вот это верно, а еще этот огромный лохматый паук был самым страшным из всех своих собратьев, поэтому-то Лукойо и спрятал его в тростнике, из которого Палайнир собиралась плести шляпу. А если уж совсем честно — хоть Лукойо и утверждал обратное, — он надеялся, что паук укусит девушку, потому что Палайнир это заслужила. И не только за то, что отказалась пойти с Лукойо встречать рассвет, она еще и посмеялась над ним: созвала своих подружек, чтобы те вместе с ней полюбовались на коротышку ублюдка, у которого хватило наглости приблизиться к настоящей женщине. Сгорая от стыда и пылая гневом, Лукойо ушел и долго думал, как бы отомстить. И поэтому, когда Палайнир взяла корзину с листьями тростника, из которых собралась плести себе шляпу, Лукойо не спускал с нее глаз — он чистил во дворе пони. Палайнир сунула руку в корзину и дико закричала, а Лукойо не сдержался и громко захохотал. Но Палайнир кричала и кричала, и Лукойо не на шутку испугался. Девушка вопила и пыталась сбросить паука, а ее мать схватила корзину и с размаху стукнула дочь по руке, в которую вцепился паук. Это ладно, но мамаша обернулась и дрожащим пальцем указала на Лукойо, одновременно пытаясь унять, правда, безуспешно, рыдания дочери. Никто не сомневался, что это дело рук Лукойо, хотя никто и не видел, как он это сделал, а Палайнир теперь уже попеременно смеялась и плакала в горячечном бреду.

Лукойо и не думал винить паука. Просидев среди тростниковых листьев и порядком там протомившись, паучище наверняка был напуган и зол. Он бы и сам кусался, засунь его кто-нибудь в тесную корзину. И Лукойо хотел, чтобы паук укусил Палайнир, вот только… ну зачем он вцепился в ее руку, неужели у него такой дурной вкус? Но ведь она такая хорошенькая, почему бы и не вцепиться? И Лукойо бы тоже вцепился. Но нет, нет, он не стал бы вцепляться. Ну, и что, что хорошенькая? Если красота в душе и сердце, то, как это ни печально, такой красоты Палайнир очень не хватало.