Шакспер, Shakespeare, Шекспир: Роман о том, как возникали шедевры - [3]
В числе этих “других” – поодиночке и в разных сочетаниях – побывали: королева Елизавета, Фрэнсис Бэкон, Кристофер Марло, граф Саутгемптон, граф Дерби, граф Оксфорд; Мэри Герберт Сидни, графиня Пемброк; сэр Уолтер Рэли, граф Ратленд и его жена Элизабет… Проще сказать: кто только не побывал!
Антистратфордианцы свирепы, они не отпускают бедному Уиллу и доли авторства в создании гениальных пьес и стихов; он для них – всего лишь циничный “торговец именем”, сколотивший на этом недурное состояние… на этом, а попутно – на “продюсерстве”, а еще попутнее – на спекуляциях всем, чем можно было тогда спекулировать, законно и не очень.
Стратфордианцы же в отношении Шакспера – максималисты, они считают, что все “шекспировское” написано им и только им. Да, признают, что часто заимствовал сюжеты и отдельные фрагменты у предшественников и современников, но тогда, утверждают они, все так поступали. Заимствовали, обвиняя друг друга в плагиате – но не в судах, а в бесчисленных памфлетах; иногда же, случайно сталкиваясь в какой-нибудь таверне, пускали в ход кулаки и кинжалы.
Поразительно, что так много умных людей больше двух веков сражались и сражаются под девизом: “Или Шакспер – или кто-то другой”, но почему-то не звучали голоса, предлагавшие всерьез рассмотреть вариант “и – и”».
Нет, Shakespearе – это редчайшая суперпозиция невообразимого таланта, огромного интеллекта и той интуиции, что дана женщинам. Так что же, их было трое?»
Еще час назад я не представлял, как это будет.
Теперь с трудом верю, что это есть.
Нет, конечно же, две узконаправленные параболические антенны с поверхностями из самых совершенных наноматериалов вовремя поднялись на нужную высоту и оказались ориентированы правильно; фильтры и декодер способны выудить полезную информацию из самого зашумленного сигнала – это уже факт, приятный факт, но результат все равно ошеломляет!
Одна антенна «шарит» по излучениям в диапазоне 4–7 герц – с ума сойти! Ведь лет тридцать назад радиофизики планеты покатились бы со смеху, узнав, что можно попытаться уловить такие сверхдлинные волны, да еще и генерированные пятьсот лет назад, да еще и плохо локализованным источником!
А потом бы икали, обессилев от хохота, если бы им сообщили, будто вторая антенна ловит излучения из того же источника и того же срока давности, но в диапазоне чудовищно коротких волн, примерно 429 терагерц, – и, что самое главное, удается еще и успешно совмещать эти два потока информации!
Поведав же одним из ныне существующих способов Экстренного Оповещения, что на мониторе при этом возникает вполне связный текст на русском и на переделанном для всесветного общения языке, который все еще именуется английским… и что повествует этот текст о происходившем во времена Shakespearе – то всем этим я ввел бы радиофизиков планеты в состояние когнитивной сумятицы: «Этого не может быть – но это есть – этого не может быть никогда – но это есть».
Впрочем, зачем ограничиваться радиофизиками? Зачем бесконечные бы да кабы? – вперед, в Систему Экстренного Оповещения, – и пусть многие увидят, пусть все увидят то, что вижу я!
Уверен, через считаные минуты многие бросят дела и видимость дел и станут придатками мониторов, где бы они, мониторы, ни находились: перед глазами или перед тем, что их заменяет; внутри того, что еще можно назвать мозгом, или внутри того, что полностью его заменяет.
23 апреля 1616 года
Уилл Шакспер, последние часы жизни
Господи, как же давно появился в моей жизни Роджер Мэннерс, 5-й граф Ратленд!
…Труппа «Слуги лорда Стрейнджа», самая, пожалуй, крепкая по тем временам, давала в Гринвиче, в королевском дворце, обе части «Тамерлана Великого». Актеров не хватало, а потому я, всего лишь помощник суфлера и слуга, принимающий лошадей высокородных зрителей, исполнял сразу две короткие и почти немые роли: в первой части представления – царя Алжирского, а в столь же длинной второй – царя Иерусалимского… благо эти, с позволения сказать, властители, на сцене не пересекались – алжирский недотепа к моменту появления недотепы иерусалимского был уже Тамерланом благополучно уничтожен.
Пятидесятишестилетняя девушка Елизавета Тюдор, наша добрая королева Бесс, задремала еще в середине первой части – и чем яростнее игравший Тамерлана трагик Эдвард Аллейн рычал и завоевывал, завоевывал и рычал – тем крепче становился сон старушки, давно уставшей воевать, хотя рычать, вернее визжать, она не устала до конца дней своих… И вот державная рука повисла, цепкие пальцы разжались, а белый, украшенный позолоченными вензелями платок упал…
Упал! Жалкой тряпицей лег на затоптанный каменный пол! А ведь совсем недавно постаревшая уродливая женщина – но королева, высокочтимая королева моей любимой Англии! – подносила его к тонким запавшим губам и прикрывала тягучие зевки, делая при этом, однако же, вид, будто аккуратно промокает ноздри ястребиного носа.
И вдруг! Жалкой тряпицей?!
Не в силах это видеть, я, помнится, завопил что было мочи:
– Подать платок! Сестре моей! Великой!
Никогда в жизни не вопил так громко, и единственный раз в истории рода людского повеление царька Иерусалимского было молниеносно исполнено персоной ранга Цезаря: трагик, забыв о хромоте своего героя, рванулся к ложе, пал на колени, благоговейно поднял кусок тончайшего батиста и, дрожа от безмерности доставшегося счастья, подал его проснувшейся Бесс.
Дед Георгия был сотником Донского войска, блестящим воином и вылитым Тарасом Бульбой: неохватность плеч, косолапость конника, взгляд, жаждущий рубки, – все совпадало досконально. Отец Георгия – потомственный казак – служил в Императорской казачьей сотне и геройски погиб вместе с Александром Освободителем от бомбы революционеров. И самому Георгию на роду было написано стать воином. Но все сложилось иначе… Наперекор Судьбе Георгий решил доказать всему миру, что можно побеждать не убивая. И доказал. Прошел сквозь ад Первой мировой, хаос Революции и пекло Гражданской, но уберег свою бессмертную душу – не убил…
Проза Азада Авликулова привлекает прежде всего страстной приверженностью к проблематике сегодняшнего дня. Журналист районной газеты, часто выступавший с критическими материалами, назначается директором совхоза. О том, какую перестройку он ведет в хозяйстве, о борьбе с приписками и очковтирательством, о тех, кто стал помогать ему, видя в деятельности нового директора пути подъема экономики и культуры совхоза — роман «Год змеи».Не менее актуальны роман «Ночь перед закатом» и две повести, вошедшие в книгу.
Ростислав Борисович Евдокимов (1950—2011) литератор, историк, политический и общественный деятель, член ПЕН-клуба, политзаключённый (1982—1987). В книге представлены его проза, мемуары, в которых рассказывается о последних политических лагерях СССР, статьи на различные темы. Кроме того, в книге помещены работы Евдокимова по истории, которые написаны для широкого круга читателей, в т.ч. для юношества.
Молодого израильского историка Мемориальный комплекс Яд Вашем командирует в Польшу – сопровождать в качестве гида делегации чиновников, группы школьников, студентов, солдат в бывших лагерях смерти Аушвиц, Треблинка, Собибор, Майданек… Он тщательно готовил себя к этой работе. Знал, что главное для человека на его месте – не позволить ужасам прошлого вторгнуться в твою жизнь. Был уверен, что справится. Но переоценил свои силы… В этой книге Ишай Сарид бросает читателю вызов, предлагая задуматься над тем, чем мы обычно предпочитаем себя не тревожить.
Я и сам до конца не знаю, о чем эта книга. Но мне очень хочется верить, что она не про алкоголь. Тем более хочется верить, что она совсем не про общепит. Мне кажется, что эта книга про тех и для тех, кто всеми силами пытается найти свое место. Для тех, кому сейчас грустно или очень грустно было когда-то. Мне кажется, что эта книга про многих из нас.Содержит нецензурную брань.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)