Шакспер, Shakespeare, Шекспир: Роман о том, как возникали шедевры - [2]

Я – джентльмен, а не вертлявый французский дворянчик, чтобы амикошонствовать с великой дочерью великого человека… Есть у них, у вертлявых, такое же вертлявое словцо – «амикошонствовать»… нет чтобы сказать попросту: «быть запанибрата»…

Хорошо еще, что жажда не донимала – наполненная в Харлоу бутыль с водой пустела медленно. Конечно, будь она наполнена сладким хересом, пустела бы быстрее – но в «Митре епископа» это обошлось бы мне в полукрону, хотя успей я наполнить такую же бутыль в Лондоне, в таверне Марко Луккезе на Харт-стрит, с меня взяли бы только два шиллинга.

Откуда в вас столько безрассудного корыстолюбия, придорожные крысы? Почему вы решили, будто сэр Уилл Шакспер согласен переплачивать целых шесть пенсов?! Да, помнится, трактирщица, вообразив, будто это приведет к благим для ее кошелька последствиям, весьма искусно вертела передо мною пухлым задом… Только ведь, проказница ты блудливая, сэру Уиллу Шаксперу в июне 1612 года было уже сорок восемь, и он отлично понимал, что к чему в этом лучшем из миров и, главное, что почем! Понимал, в частности, что зад любой, абсолютно любой пухлости стоит дешевле шести пенсов!

Однако в силу этого понимания приходилось с раннего утра обходиться водой из ручья, все еще прохладной, хотя июньский денек выдался на редкость жарким.

Жарким, как очаг, любимое мое место в доме Роджера на Сент-Эндрюс-стрит.

Как очаг, на котором – надеялся я – поспеет к моему приезду ужин, которым – надеялся я – мой измаявшийся желудок вполне утешится…

«На котором… которым…» – вот же ведь сам, без колкостей Роджера, понял тогда, что фраза не сложилась. «Ну так и черт с ними, фразами – и с гладкими и с корявыми! – решил категорически. – Главное, на столе найдется место и для вкусной еды, и для столь ценимого мною и сэром Джоном Фальстафом сладкого хереса, и для моего именного кубка, огромностью своею не соответствующего прочей изысканной сервировке».

Именно поэтому я всегда пил из него с особым удовольствием.

Однако на почтовой станции Кембриджа меня ждало подлинное бедствие!

…Ежели «вскарабкаться на» отражает результат мучительно медленного подъема, то можно ли, основываясь на том же инфинитиве «карабкаться», как-нибудь означить мучительно медленный спуск?

Даже если и нельзя, все же попробую, хотя тогда, в июне 1612 года, не пробовал – было не до инфинитивов и какого-либо словотворчества.

Так вот: я не смог «скарабнуться» с крыши чертова дилижанса! Более того, даже сползти с нее не попытался! А яркие представители племени придорожно-дорожных крыс – кучер и форейтор, – ссылаясь на мою дородность, отказались сгрузить меня менее чем за шиллинг, то есть за половину той суммы, что я сэкономил, отказавшись от удобного места внутри кареты…

«Так будьте же благословенны мой отменный аппетит и тяга к хересу – но будьте одновременно и прокляты столь разорительные их последствия!» – помнится, стонал я тогда. Стонал еще и потому, что мужланы не спустили меня на землю, не сбросили и даже не сверзили – а буквально сковырнули, нимало не заботясь о моем окаменевшем хребте и онемевших ногах!

Перед тем как сделать первый шаг по неприветливой земле Кембриджа, взглянул на белесое небо – и солнце показалось мне яичным желтком на огромном блюде, по которому растеклась слизь белка. А уже она, переменчиво загустевая то здесь, то там, образовывала неплотные, летучие облака.

Потом опустил глаза, но не долу – вот еще! – а на уровень своего немалого, хоть и умаленного согбенностью хребта, роста. И ничего хорошего не увидел – только стайки несущихся навстречу студиозусов и бакалавров, в подавляющем своем большинстве имеющих отношение к обучающему юриспруденции, то есть крючкотворству и облапошиванию, Куинс-колледжу. Ноги этих существ – тощенькие, облаченные в штаны традиционного для альма-матер зеленого сукна, – делали их похожими на проворных кузнечиков, однако наглые, безбородые рожи свидетельствовали не о стремлении поесть и спариться, столь естественном для всего живого, а о явном намерении поживиться за счет остатков моей молодости и сил, изъять их – полностью и навсегда! – будто бы в погашение неведомо откуда взявшихся долгов.

«Каких таких долгов, мерзопакостники?! – вопил я им мысленно. – Уймитесь! Уилл Шакспер никому и ничего не должен! Так не толкайте же несчастного Уилла Шакспера, не наступайте на его мозоли! Дайте ему отохаться, добрести до Сент Эндрюс-стрит, поужинать, залить плохое настроение хересом и узнать, наконец, третью новость.

Наверняка недобрую, ибо иных Роджер Мэннерс для Уилла Шакспера не запасал и запасать не будет»

Марк, 2112 год

Заинтересовавшись той фразой об «АлефЛамедРеш», начал записи прадеда Марка уже не пролистывать, а перелистывать – и буквально на следующей странице обнаружил вот что.

«Сотни лет шекспироведы, несть им числа, делятся на два лагеря: стратфордианцев, утверждающих, что гигант Shakespearе – это не очень заметный актер Уилл Шакспер, родившийся в Стратфорде-на-Эйвоне, почти всю жизнь проживший в Лондоне, но в 1612 году вернувшийся в родной город и умерший там 23 апреля 1616 года; и антистратфордианцев, неустанно подыскивающих на роль великого поэта и драматурга кого-нибудь высокородного и высокообразованного.